Конец пути

Я поужинал, хотя кусок не лез в горло. Но как бы то ни было, мысль о самоубийстве в голову больше не шла. И словно специально, чтобы отметить перемену внутренней погоды, дождь начал понемногу слабеть и к шести часам совсем стих, хотя небо оставалось все таким же мрачным. Я даже поймал себя на том, что провожу недавнее жуткое чувство вины по списку прочих моих слабостей и точно так же начинаю о нем сожалеть. Не то чтобы я стал проще относиться к совершенным мною прегрешениям – совращение жен близких друзей и затем попытка ввести их самих в заблуждение были, с моей точки зрения, злом (в тех случаях, когда я обладал какой бы то ни было выраженной точкой зрения), – однако я стал к ним относиться иначе. Теперь, когда все вышло наружу, мне и впрямь стало легче, а то обстоятельство, что теперь я имел дело непосредственно с Джо, сдвинуло фокус моего внимания с переживания вины на необходимость что-то предпринять, чтобы сохранить элементарное уважение к себе. Если я собираюсь жить дальше, мне придется жить с самим собой, а поскольку большую часть времени я был животное моральное, спасательные работы приобретали теперь первостепенное значение. Что сделано, того не воротишь, но прошлое в конечном счете существует исключительно в памяти тех, кто думает о нем в настоящем, и, значит, в тех интерпретациях, которые по ходу возникают. В этом смысле никогда не поздно с прошлым что-нибудь сотворить. Не то чтобы я хотел переиграть инцидент заново, а 1а Москва, в выгодном для себя ключе: вся трудность была в том, что не было у меня ни желания оправдываться, ни возможности что-либо объяснить. Джейкоб Хорнер, у которого теперь чесались руки защищаться до последнего патрона, не имел ничего общего ни с тем придурком, который залез по глупости в кровать Джо Моргана с его же собственной, Джо Моргана, женой, ни с тем, что изводился стыдом и тайными страхами несколько дней спустя: этот Джейкоб Хорнер был объектом неприязни и отвращения со стороны Джо Моргана – Хорнер теперешний и все, друг другу в затылок, будущие Хорнеры. И, хорошо это или плохо, сей индивид раскаивался в совершенном – и глубоко раскаивался, – но сопли жевать намерения не имел.

Джо явился ко мне на квартиру чуть после семи, и по тому, как он присел на один из моих гротескных стульев, я понял, что он чувствует себя не слишком уютно. Сам факт, что он пришел сюда, вместо того чтобы пригласить меня к себе, хотя, конечно же, это было единственно возможное решение, показался мне еще одной тактической ошибкой – по крайней мере, манера у него была иная, куда мягче, нежели днем. Но, как он сам непременно возразил бы мне, будь я вправе делать подобные замечания вслух, Джо по самой своей природе был чужд всякой тактики. Ему было попросту не интересно вчинять мне какой бы то ни было иск, а оттого и строительство оборонительных сооружений становилось делом куда более трудным, если и не безнадежным.

– Позволь, я объясню тебе мою позицию, Джейк, – начал он.

– Господи, Джо, твоя позиция, наверное, единственная из всех не нуждается ни в каких объяснениях!

– Ничего подобного. И то, что ты не понимаешь, почему она нуждается в объяснении, есть часть твоего неверного понимания нашей с Ренни ситуации.

– Джо, я прекрасно понимаю, что ты имеешь полное моральное право изметелить меня по самое мое… или даже вовсе вышибить мне мозги. Я сознаю свою вину.

– А мне до твоей вины нет дела, – сказал он. – И вообще вся эта песенка насчет твоей виновности и моего права ссать кипятком есть не что иное, как попытка упростить проблему. Ты делаешь вид, будто весь сыр-бор у нас горит из-за нарушенных заповедей, и потому позволяешь себе не воспринимать все это всерьез

– ведь мы оба с тобой прекрасно знаем, что заповеди абсолютом не являются. Мне не интересно никого и ни в чем обвинять. Если бы ты по-настоящему нас понял, ты бы и это принял к сведению – хотя, конечно, если бы ты по-настоящему нас понял, ничего подобного бы не случилось.

– Да уж, дорого бы я дал, – сказал я с жаром.

– Не говори глупостей. Единственный плюс в этой ситуации, если можно говорить о плюсах, -то, что реальные проблемы, о существовании которых я даже и не догадывался, вышли на поверхность. Ты только не забывай, что ни сам ты, ни твои трудности меня теперь совершенно не трогают. Если это задевает твое чувство собственного достоинства, я могу тебе сказать одно: твое чувство собственного достоинства не есть предмет моей наипервейшей заботы. Если я смогу объяснить тебе суть проблемы, нашей с Ренни проблемы, может быть, ты поймешь, что имеет отношение к делу, а что нет.

И он объяснил:

– Самая важная в мире вещь для меня – можно, наверное, сказать, один из моих абсолютов – это отношения между Ренни и мной. Ренни уже рассказала мне все, что могла вспомнить из того, что рассказывала тебе о нас во время ваших верховых прогулок. То, что она тебе это рассказывала, тоже одна из моих проблем, но поскольку уж она все равно это сделала, наверное, будет лучше, если ты услышишь и мою версию тоже.