Конец пути

– Это на Выступе, – пояснил он. – Новый квартал, который недавно открыли за Кавернами. Ты наверняка там не бывал, потому что он для граждан, которые находятся под охраной Древа, как и я. Есть там длинная площадь из камня, с дождевыми колодцами и рядом домов, и у каждого подворье и башенка. Все одинаковы, но с недавнего времени собираются там те, кто ищет утешения в иноземных богах и странных жрецах. Это вроде базара, но продают там чудеса, обряды, амулеты, песни и тени. Много измененных пошли туда искать помощи, и, если желаешь, можешь пойти и ты. Но вот спроси ты меня, сумеют ли там тебе помочь, я отвечу, что ты отдашь серебро просто за то, что кто-то выпотрошит чайку, пошлет в небо голубя или нетопыря, хорошо споет тебе или пустит в глаза дым и рассыплет пепел. Ничего больше. Ты в Ледяном Саду, и тут тебе поможет лишь Сад. Чужеземные боги не могут сюда войти. А что до тех, то я помню, как они в страхе бегали по подворьям ваших башен, в вышитых одеждах и сверкающих масках, а то и с лысыми башками, орали, будто испуганные павлины, а я ждал их с окровавленным топором в руках и смеялся.

Я знал о Выступе, поскольку Фьольсфинн открыл этот квартал, когда мы были еще в походе за Нашей Скорбной Госпожой, но я не знал, что у них там есть какой-то базар с религиями. Почувствовал, что муж, с которым я поговорил, дал мне слабый след.

С наступлением сумерек разговоры в трактире становились все зловещей. Наконец начались сплетни и странные рассказы. Мореходы пили, перешептывались о надписях на стенах и выходили лишь группками по несколько человек, с оружием в руках. И было понятно, что нынче, глубокой ночью, когда корчма пустеет, а до рассвета еще далеко, когда вокруг лишь немного чужаков, а сами они сидят, окруженные друзьями, веселье и радость осыпаются с них – и приходит страх.

Они боялись того, что должно прийти весной, того, что обещали не только проклятия на чужих языках, но и таинственные знаки.

До нас доносилось, как они шепчут о горящем белом коне с окровавленными боками, который бесшумно идет галопом по среднему кругу стен перед рассветом, а потом распадается туманным облаком, и тогда слышен страшный крик.

О жрице городского храма, которую видели идущей каменным пирсом к морю. Жрице в погребальных одеждах и деревянной короне на голове, которая причитала жутким голосом, крича, что город падет; если кто увидит ее вблизи, заметит, что глаза ее вырваны, а плачет она потоками крови, что текут по ее щекам.

О том, что в некоторых местах слышен идущий из-под земли голос, что стонет: «Древо умирает!» – и что это жалуется сам город.

Когда я жил в Кавернах, двери гостиниц закрывали, когда хозяин ложился отдыхать, и обычно это выпадало на удар колокола на башнях, в середине ночи, примерно в час совы. Теперь, хотя этого никто не приказывал, засовы запирали раньше, а посреди ночи можно было добраться до своей постели лишь после долгого стука в дверь – если, конечно, удавалось разбудить хозяина.

Потому нам, чтобы выходить на ночные вылазки, приходилось выбираться через окно на крышу, а потом красться вдоль ее хребта, добираясь до угла, где у дома был выступ, и там, в самом углу, можно было довольно просто сойти вниз, воспользовавшись парой водосточных труб и карнизов. Возвращались мы той же самой дорогой и могли делать это незаметно, сколько нам было нужно. Каждый, кто обитал в нашей гостинице, голову бы дал на отсечение, что мы по ночам глубоко спим в нашей комнатенке.

Мы надевали черные одежды и капюшоны, брали и оружие. Могли мы набросить капюшоны, застегнуть маски, закрывающие лица пониже глаз и исчезнуть в тени, скользя между светом фонарей незаметно, как вороны, растворяясь в переулках. Но мы могли и перевоплотиться в праздношатающихся, неприметных, одетых в темное прохожих. Не слишком опасных с виду и которых непросто было описать или запомнить.

Мы выходили, потому что казалось нам, будто самые важные вещи происходят в Саду в сумерках, после того, как погаснет огонь в тавернах, и после того, как последний собеседник умостится уже на соломе своей постели за задвинутыми засовами.

К тому же по улицам бродили еще и те, кто взял с собой на стену кувшин, чтобы ощутить в ночной тиши на лице морской ветер, те, кто заснул на лавке под таверной или под стенами, а потом очнулся, видя вокруг опустевшие улицы и запертые двери. Также и те, кто выходил искать легкие жертвы среди пьяниц, и те, у кого были подозрительные делишки, хотя и совершенно иного рода.

В первые ночи мы незаметно прокрадывались на городские стены и проводили немало времени, скрытые в тени, потому что хотели увидеть призрачного горящего коня с кровавыми боками, или заседали в порту, чтобы узреть блуждающую пирсом слепую жрицу, провещающую падение города.

– Ночи, которые мы выбирали, были плохими, – твердил Н’Деле. – Слишком холодно, мокро и пусто. Зачем пугать, когда никого нет?

– Теперь по ночам почти всегда пусто.