Конец республики

— Приюти меня, и Зевс Ксений воздаст тебе за твою доброту… Ты спрашиваешь, кто я? Вместе с Брутом боролся я за республику, а где наш вождь и господин — не знаю.

Она говорила на дурном греческом языке, и ремесленник с трудом понимал ее. Услышав же, что этот легионарий бился рядом с Брутом, он распахнул дверь:

— Войди. Если бы он победил, нам, эллинам, стало бы лучше.

— Помоги мне, — попросила Лициния, — у меня разбита голова и вывихнута нога.

Ремесленник, обхватив ее, понял, что она женщина, однако не сказал ни слова и помог ей войти в домик.

И только днем, после обеда, когда она лежала на ложе, вымолвил, избегая смотреть ей в глаза:

— Почему ты скрыла, что ты — женщина? Лициния смутилась.

— Я знала, что ты догадаешься. Воином я сражалась, воином пришла к тебе, воином и уйду от тебя.

Ремесленник задумался.

— Как велико должно быть дело, за которое боролся Брут, если женщины сражались вместе с ним!

— Кому, друг мой, не дорога свобода? Свободно жить, свободно дышать, свободно говорить и не зависеть от чьего-либо произвола — не есть ли это высшее счастье на земле?

— Ты права, — кивнул ремесленник. — Кто бы пошел за Брутом, если бы он был против свободы?

XXV

Антоний говорил Октавиану, стоявшему рядом с ним на претории:

— Победой при Филиппах я утвердил победу божественного Цезаря при Фарсале. Я победил Брута и Кассия. Никогда больше аристократы не посмеют злоумышлять против дела Цезаря!

— Да, триумвиры победили, — сказал Октавиан, — но пока жив Секст Помпей…

— Прости меня, Гай Октавиан, но ты в бою не участвовал, а твои легионы бежали. Я один противостоял Бруту и Кассию, я один сломил напор их легионов! Что же касается Секста Помпея, то он не так опасен…

— Неужели ты думаешь, что я трушу? — свысока взглянул на него Октавиан.

— Да, ты трусишь, Гай Октавиан! Если бы ты один выступил против республиканцев, сегодняшняя битва стоила бы жизни тебе и твоим легионам. Ты знаешь, что это так…

«Антоний стал верховным повелителем, — думал Октавиан, — победил, конечно, он, и его власть неизмеримо выше, чем власть Цезаря после Тапса. Но славословить его — это затягивать себе петлю на шее».

— Гонец из Италии! — закричал караульный легат. — Прикажешь, император, впустить его в шатер?

— Пусть войдет, — сказал Антоний, искоса поглядывая на Октавиана: «Он зол, что все обращаются ко мне, а на него не обращают внимания. Его считают самозванцем и коварным честолюбцем. А разве это не так? Пусть мерзкий мальчишка не заносится, а то получит по носу!»

Он вскрыл письмо и громко прочитал:

«Фульвия, супруга Марка Антония — полководцам Марку Антонию и Гаю Октавиану Цезарю, триумвирам — привет и добрые пожелания.

Радея о вашей власти, я управляю Италией и руковожу деяниями сената и магистратов, потому что консул и триумвир Марк Эмилий Лепид плохо справлялся с возложенными на него обязанностями. Жду вашего скорейшего возвращения в Рим. Прощайте». Антоний взглянул на Октавиана:

— Что скажешь?

— Лепида устранить! Мы отнимем у него Испанию и Нарбонскую Галлию…

— А взамен?

— Дадим Африку.

— Еще?

— Мы хотели дать земли ветеранам.

— Восемь тысяч легионариев получат земли в окрестностях восемнадцати самых богатых городов Италии и часть имущества собственников, за которое выдадим владельцам небольшое вознаграждение. Эти колонии, Гай Октавиан, ты назовешь юлианскими, согласно обещанию Цезаря.

— Хорошо. А закон Цезаря о даровании прав гражданства жителям Цизальпинской Галлии?

— Будет проведен. Все это мы сделаем без одобрения сената и народа. Согласен, Гай Октавиан?

Октавиан молчал. Его беспокоило разделение провинций: какие захочет взять Антоний, какие достанутся ему,

Октавиану?

— Согласен? — повторил Антоний. Октавиан кивнул и тотчас же спросил о провинциях.

Антоний небрежно ответил:

— Что ж, я возьму Восток, а ты бери Запад. Думаю, что Восток не может соблазнять тебя — сам знаешь: интриги династов, борьба царьков, заговоры… Но если хочешь, — добавил он, — я уступлю тебе Восток, тем более, что Цезарь считал его богатейшей добычей Италии.

— Нет, пусть верный ученик божественного диктатора установит мир в самых богатых странах, а если понадобится обнажить меч, то пусть долго не раздумывает, тем более, что парфянская добыча заманчива, — любезно сказал Октавиан и вызвал Агриппу. — Скажи, что Фавоний, Лукулл, Каска и другие?

— Казнены.

— Слава богам! — вскричал Октавиан и, сев за столик, принялся диктовать письмо к матери.

Агриппа подал ему в это время письма, указав глазами на Антония, собиравшегося уйти. Октавиан понял, от кого письма, и обратился к триумвиру:

— Как думаешь, благородный Марк Антоний, не слишком ли много взяла на себя Фульвия, захватив власть в Риме?

— Разве она захватила власть? — притворно удивился Антоний. — Она вынуждена была из любви к отечеству заменить Лепида.

— Понимаю, одна она управляет и, может быть, даже не одна…

— Ты хочешь сказать, что брат мой Люций помогает ей… И хорошо! Иначе она бы запуталась в государственных делах.

Октавиан не стал возражать. Лишь только Антоний вышел, он взглянул на письма: