Конец сезона

И сейчас, сидя с закрытыми глазами, в более-менее удобной позе, он пытался представить интересное и в то же время ожидал – вот-вот зайдется голодным криком Дарья и придется открывать рюкзак, доставать контейнер с бутылочками, или сын довертится – свалится на пол, или жена в очередной раз всполошится: “Слушай, это какая уже станция?! Мы проехали! Никита-а!” Вдобавок злило, что не удалось замариновать баранины для шашлыка…

Еще в среду, когда появилась идея поехать на Клязьму, жена вызвалась приготовить свинину, но он настоял на баранине. Он умел выбирать на рынке свежую, сочную мякоть с необходимым слоем жирка и готовить правильный маринад. Жарить по науке… Или внушил себе, что умеет.

Но получалось вкусно… В среду после работы зайти на рынок забыл, в четверг работал в вечернюю смену, а сегодня мариновать уже было поздно. Жена в последний момент вынула из морозильника кусок свиного окорока, а он, морщась и досадуя и на себя и на нее, бросил мясо обратно: “Купим на станции. Некогда возиться”. А так ведь хотелось баранинки, сочной, мягкой, дающей энергию, сглаживающей действие алкоголя.

– Тарасовка, – объявил мужской голос из динамиков.

Сергеев открыл глаза, потянулся.

– Следующая – наша.

Жена тут же засуетилась. Сунула ему в руки полупустую бутылку

“Бочкарева”:

– Допей, пожалуйста, или лучше выбрось. Редкостная бурда! Больше не покупай.

Он усмехнулся и залпом допил. Бутылку опустил на пол. Под сиденье.

– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Клязьма. -

И электричка мягко тронулась.

– Что, пойдемте? – Жена стала надевать на себя кенгурушник с Дашкой.

– Ну погоди-и, – поморщился Сергеев, – успеем.

Но через минуту все-таки оказались в тамбуре. Сразу захотелось курить, и Сергеев вытряхнул из пачки сигарету, зажал в кулаке зажигалку… Перегон между Тарасовкой и Клязьмой показался поразительно длинным.

В продуктовом магазине возле станции пахло гниющими овощами, подтухшим мясом; народу было полно. И всё почти – сошедшие с электрички.

“В Москве не могли закупиться?! – недоумевал Сергеев, становясь в очередь. – Хотя и мы тоже… – Оглянулся на жену, на сына. – Семейка

Симпсонов”.

Торговали как в обычном сельмаге – всем сразу. И хлеб, и селедка, и огурцы, и конфеты. Даже весы старинные, с гирьками. Худая, сивенькая продавщица взвешивала подолгу, следя за стрелкой, потом жала на клавиши калькулятора, ошибалась, и, пока добрался до прилавка,

Сергеев успел вдоволь наспориться с женой, что купить.

– Так, три килограмма шашлыка, – первым делом объявил и тут же спросил озабоченно: – А свежий? – Сероватые куски и водянистый лук не внушали доверия.

Продавщица хмыкнула:

– А шашлык хороший свежим бывает?

Сергеев в душе согласился с ней, но такой ответ оскорбил; вспомнилась его работа. И он потребовал:

– Ну-ка дайте понюхать.

С той же ухмылкой сивенькая подняла лоток.

Шашлык пах вкусно. Даже уксусом не очень шибало.

– Ладно, кладите. Сойдет.

– Луку купи – надо подрезать, – сказала из-за спины жена. – Этот вон весь как лапша. Тоже… делают…

После шашлыка взяли свежих помидоров и соленых огурцов, хлеба, сока апельсинового и пачку морса “Добрый”, печенья для сына, картошки с красной кожурой (“напечем!”), селедку, куриных крылышек, бутылку

“Мерло”…

– “Хуббу-Буббу” еще, пап! – задергал сын.

– Никакой “Хуббы-Буббы”! Ешь нормальный шоколад… Дайте “Золотые купола” с орехами.

Сын заныл:

– Не хочу-у!

– Замолчи вообще! – Сергеев повернулся к жене: – Что, водку брать?

Хотел услышать: “Да не стоит. Лучше пиво пейте”. Но жена пожала плечами:

– Возьми одну.

– Бутылку “Путинки”. Ноль семь.

Продавщица помучила калькулятор.

– Всё?

– Всё. – Сергеев полез за деньгами.

3

Дом Андрюхи стоял на южной окраине Клязьмы, недалеко от Ярославского шоссе. Днем шум машин почти не был слышен, зато после захода солнца становился отчетливым, раздражающим, как работа старого, то и дело готового заглохнуть и в то же время какого-то сверхмощного мотора…

Побыть в абсолютной тишине здесь, как и в Москве, не получалось.

Путь от станции до Андрюхи неблизкий – километра три, а вещей набралось – хоть бросай. Лямки рюкзака давили на плечи, пакет в левой руке потихоньку рвался, и очень быстро Сергеев пожалел, что столько всего набрали: “Потом бы вместе со всеми, когда собрались…

Наташка наверняка на машине будет. Сгоняли бы…” Мешала и бутылка

“Старого мельника”, которую он купил в ларьке в последний момент – пиво на ходу не пилось, а бросать было жалко; хотелось идти быстрее, но жена с кенгурушником на груди отставала, сын постоянно наклонялся за палыми шишками, набивал ими карманы, терял, опять нагибался. Жена ругалась:

– Ну куда ты их пихаешь?! Саша! Пойдем!

– Я в костер хочу!..

– У Андрея там наберем. У него много.

Сергеев чуть не сказал, что у Андрюхи никаких шишек нет, с его участка даже сосен не видно, но тут же осекся: сын поверил и побежал вперед…

Дома, заборы, ворота справа и слева были в основном по моде и возможностям пятидесятых годов. Но среди них вдруг появлялось такое, на чем взгляд сам собой задерживался и тяжесть рюкзака слабела, – резные воротца, теремки, остатки ажурной беседки под огромной елью.