Конец сюжетов

…Кирилл уже спал, когда Женя пробралась в спальню. Настроение у нее было прекрасное. Она все более чем успела. Девочки были, конечно, сучки, но могли быть и хуже. Женя взглянула на будильник — было без четверти двенадцать. Поставила на половину шестого — рейс был ранний. И тут раздался телефонный звонок. Это была Хава.

— Женечка, ты прости, если я тебя обидела. Но я не могу тебе этого не сказать, это очень важно. Талмуд говорит, что когда человек делает для других, чтобы им было хорошо, а самому ему плохо, то это неправильно… Человеку должно быть хорошо… Ты неправильно живешь… Человеку должно быть хорошо!

Она говорила серьезно и от души. А Женя улыбалась, представляла себе ее резное лицо, пожалуй, одно из самых красивых женских лиц… А сложена как… Дура прямоугольная!

— Хава! А с чего ты взяла, что мне плохо? Мне хорошо. Мне отлично! Слушай, а чего Талмуд говорит насчет того, когда ты мне деньги отдашь?

Хава молчала: они были знакомы целую жизнь. И были десятки, и четвертаки, и сотни, которые она брала в долг и не отдавала, и теперь она прикидывала, что же имеет в виду Женя.

— Что ты имеешь в виду?

— Тридцать два доллара на книги по Священному Писанию, — быстро ответила Женя. — А что же еще?

— А, — облегченно вздохнула Хава. — Как только ты вернешься, я сразу и отдам.

— Ну и отлично! Спокойной ночи! — Женя повесила трубку.

Кирилл подвинулся к стене, освободив ей побольше места, протянул сонную руку, пробормотал:

— Бедняжка…

А Женя улыбалась — ей было хорошо: еще один день покоя закончился.

А вот завтрашний обещал быть напряженным.

5

Водитель Леша, которого Женя ценила за неславянскую точность, приехал на своей старой «пятерке» вовремя, поднялся и забрал чемодан. Женя была готова, но хотела набело попрощаться с Кириллом, дать последние инструкции.

— Может, провожу до аэропорта? — спросил Кирилл из вежливости.

Женя мотнула головой.

— Ну, пока-пока, ни пуха ни пера, скатертью дорога, — муж поцеловал Женю куда пришлось, в висок, и она ощутила его мужской запах: не одеколонный, а природный — сухой травы и опилок. Чистый хороший запах.

— Ведите себя хорошо, — Женя клюнула его в колючий подбородок. — Не буду Гришку будить, пусть спит.

Кирилл провожал до лифта, придерживая на животе халат, пояс от которого куда-то запропастился.

Чемодан Леша уже уложил в багажник. И поехали по пустой утренней Москве: ранний рейс хорош был тем, что пробок в такое время не было. Асфальт был влажный, в росе.

Да, мы в городе забываем, что бывает роса, предрассветный ветерок и косой предзакатный свет, — обрадовалась Женя свежей мысли, и даже пожалела о всех этих упущениях жизни, и решительно пошла в своих мыслях дальше. — Верно Кирилл говорит, хорошо бы за город перебраться. Только непонятно как… Ясно, что не в новорусский коттедж, да и денег таких нет. А старая дача, с обаянием и без канализации, — тоже не хочется… Там медленный рассвет и роса…

И тут же как будто услышала Гришкин голос: — Мам, опять грузишь…

Конечно, грузит. Но ведь себя!

Дорога, по Кириллову слову, стелилась скатертью — светофоры впереди, их завидя, переключались на зеленый. Женя посмотрела на часы — с запасом. И еще раз улыбнулась: все было по плану, дела все сделаны, вычеркнуты, и скоро она переведет стрелки на два часа вперед и десять дней будет жить в другом, заграничном времени, где все течет медленней, и к тому же с этим двухчасовым ворованным запасом…

И ровно по этому месту, по плавному переходу мыслей от загородной жизни к заграничной свободе пришелся удар. С кинематографической скоростью из боковой улицы Правды вылетел красный «ауди», собиравшийся, видимо, пересечь Ленинградку, и влупился в правый бок «жигулей». Но Женя, сидевшая вполоборота к водителю, заметить этого не успела. Машины, крутясь в воздухе, разлетелись от удара в разные стороны. Женя не видела ни смятой красной машины, ни железных развалин, из которых вынимали тело педантичного Леши, никогда не опаздывавшего, ни «скорой помощи», которая увезла ее в институт Склифосовского.

Трое суток она не приходила в сознание. За это время ей сделали восьмичасовую операцию, кое-как сложили разбитые тазовые кости, два раза у нее останавливалось сердце, и оба раза его запускал тощий анестезиолог Коварский… Впоследствии Женя хотела задать ему вопрос: почему он это делает, когда знает наверняка, что запущенный к жизни человек никогда не поднимется, а будет влачить жалкое существование… И ответить бы ей он толком не смог.