Конец сюжетов: Зеленый шатер. Первые и последние. Сквозная линия (сборник)

Эпилог. Конец прекрасной эпохи

Встретились. Прижались – правая щека к правой, потом левая – к левой. Удобно – одного роста. Женское лицо горбоносое, узкое, мужское курносое, скуластое. Дождь вдруг побелел, превратился в снег. Ветер дул сразу и с запада, и с востока, завиваясь в бурун как раз над площадью, где была назначена эта встреча. От залива несло влажным холодом, с другой стороны, с реки, – как будто немного гнилью.

– Чувствуешь, Стеклов, Чистыми прудами пахнуло?

– Нисколько, Лиза. Совсем и не пахнет.

Провел рукой по ее волосам – очень холодные на ощупь.

– Пошли скорей. Замерзла?

– Не успела. Но холод собачий.

– Я переписал тебе Тридцать вторую, концерт Эшенбаха восемьдесят шестого года в Мадриде. Поймешь, что я имел в виду…

Вынул из кармана запечатанную в пленку кассету, сунул ей в руку.

– Спасибо, Санечка. Я с тобой, вообще говоря, не спорю. Но у Эшенбаха всегда немного скороговорка. А у Святослава Теофиловича вообще другая артикуляция. Гораздо внятнее…

Они расстались полтора года тому назад в Вене, куда Стеклов приезжал на ее концерт. Теперь, по дороге к дому, в который были приглашены, продолжили разговор с места, где он в Вене прервался.

Открыла Мария.

Дежурный поцелуй в воздух.

– Добрый вечер. Анна заболела. Я уложила ее внизу. Раздевайтесь, пожалуйста, здесь и проходите сразу наверх. Я скоро к вам поднимусь.

Как всегда, суховата и несколько отстраненна. Ну да, ребенок болен, есть причина для озабоченности.

Ключицы выпирают из выреза синего платья. Венецианские драгоценные стекляшки перекатываются по ключицам при каждом движении.

– Погода ужасная?

– Худшая из возможного. Ветер, холод и сырость, – отозвался Стеклов.

– Меня в этом году такая погода везде догоняет – мой гастрольный план, кажется, совпал с каким-то циклоном. В Милане, в Афинах, потом в Стокгольме и в Рио – я всюду застаю дождь со снегом. С середины ноября.

Хозяин услышал их голоса и вышел навстречу. Лестница наверх была довольно узкая, и он стоял у дверей, улыбаясь.

Поднялись. Саня бросил взгляд на стол – там лежала раскрытая римская антология. Совпали, как часто бывает. У Сани дома был раскрыт Овидий.

– Давайте, давайте сюда. Вот видите, Лизавета, еще разок довелось встретиться.

Поцеловались.

– Я уже двадцать лет слышу от вас эту фразу. Вы это говорите, чтобы я больше ценила наши встречи? Я и так ценю.

– Нет, это я так даю понять, что других двадцати лет у нас нет, – молниеносно отозвался хозяин.

В руках он держал незажженную сигарету, закурил сразу после поцелуя.

– Вы не бросили курить?

– Нет, сигареты я не брошу. Подождем немного, скоро они меня сами бросят!

– Вы же собирались! – жалостным голосом старой тетушки. – Сокращаете последние двадцать лет!

Хозяин засмеялся:

– Лиза, я их сокращаю с того конца, а не с этого. Может, оно и неплохо! К тому же эти годы дареные.

– Дареные?

– Останься я в отечестве, давно бы помер от нищеты, нервотрепки и скверного медицинского обслуживания.

Саня отвернулся и смотрел в тяжелую штору, как в окно.

«Да, а я и при хорошем скоро отдам концы», – подумал Саня.

Он знал наверняка, что его-то болезнь, уже восемь лет сидящая в его крови, неизлечима.

На столе картонки из китайского ресторана. Навынос. Дверь приоткрылась. Из полумрака, как проявляющаяся фотография, возникла Мария:

– Анна капризничает, хочет, чтоб Саня зашел к ней перед сном.

– Можно? – Саня встал.

– Да, да, – кивнула Мария.

– Я тоже спущусь, – сказал хозяин дома.

Мария впереди, за ней гуськом все остальные спустились по лестнице, из прихожей вышли в коридор, остановились перед приоткрытой дверью. Девочка сидела в кроватке и излучала жар. Свет торшера, стоявшего сбоку и позади кровати, золотил встрепанные волосы, и они сияли, как елочная канитель.

– Папа, а ты мне обещал…

– Что, кошечка моя?

«Господи! Это его ребенок по-русски не говорит», – ужаснулась про себя Лиза.

– Не помню что, но ты обещал, – скривила губы, собираясь плакать.

– Вот это, посмотри-ка. – Саня сжимал что-то маленькое в руке.

Девочка принялась разжимать пальцы, но Саня с ней играл, все не разжимал ладонь:

– Осторожно, Анна, эта маленькая вещь может разбиться.

И он раскрыл ладонь, на которой лежала стеклянная мышка.

– Ты вспомнила теперь, что я тебе обещал? Что придет Саня и принесет тебе стеклянную мышку.

– Неправда, ты мне не обещал Санину мышку. Это не обещанная мышка, она просто так мышка. Спасибо тебе. Мне такую мышку никто никогда не дарил!

– Теперь будешь с мышкой спать? – спросила Мария.

– Да, – мирно согласилась девочка. – Мам, только свет не выключай.

– Маленький оставлю, а большой погашу.

– Мышка будет бояться.

– Ну хорошо, хорошо, скажи всем «спокойной ночи» и закрывай глазки…

Рыжеватый ребенок в белой пижаме, расшитой земляниками, с покрасневшим от жара лицом, с воспаленными губами, устраивался в постели, слегка взбрыкивая руками и ногами, уминая подушку и одеяло, чтобы сбить вокруг себя подобие гнезда. Странное ощущение, как будто уже это было с ним: рыжеватая девочка, стеклышко, слезы…

Лиза стояла у порога, так и не подойдя к девочке.