Конец света на «бис»

«Девочка, – понял капитан. – Ну да, по одежде и не разберёшь…».

– Пойдём, Настя, – Астахов присел на корточки и заглянул в лицо девочке: в бледное лицо с огромными, не по-детски серьёзными серыми глазами. – Поедем отсюда, хорошо?

– Хорошо, – согласилась Настя. – Только надо взять и остальных, их нельзя бросать.

– Кого остальных?

– Ребят. Нас пятеро, мы живём вон там, в подвале, – она мотнула головой в сторону ближайшего полуразрушенного дома. От этого движения платок на голове девочки съехал, и капитан увидел, что у неё почти нет волос – вместо них торчали какие-то куцые клочья.

– Идём, Настя, – Астахов махнул рукой, подавая знак своим. Из бронемашин вылезли несколько солдат, придерживая автоматы, а из санитарного фургона – трое медиков.

Девочка пошла вперёд, не оглядываясь. Она двигалась ловко и почти бесшумно, хотя Астахов обратил внимание, что валенки ей велики: голенища при ходьбе хлопали Настю по тощим ножкам.

– Не бойтесь! – негромко сказал девочка, когда они нырнули в тёмный подвал. – Это хорошие дяди, они нас отсюда заберут.

Её услышали – в темноте вспыхнул огонёк, как будто кто-то чиркнул спичкой, потом загорелось робкое пламя свечи. Капитан зажёг фонарик.

В низком и тёмном подвале сидело ещё четверо ребятишек – трое мальчишек и девочка – того же возраста, что и Настя, одетые кто во что горазд, и все они внимательно и молча смотрели на человека в военной форме.

– И давно вы тут? – Астахов сглотнул, ощущая противную сухость в горле.

– Давно, – ответила Настя. – Мы пришли сюда на второй день после того, как упала бомба. С тех пор тут и живём.

– А как же… Что же вы ели?

– А тут много всякого в домах, в разбитых магазинах, – отозвался один из мальчишек. – И консервы, и лимонад, и даже хлеб – правда, он уже совсем сухой.

– Вы так и ели всё подряд? «И они до сих пор живы!». Тут же всё заражённое!

– Не всё. Мы знали, что можно есть, а что нельзя, и куда нельзя ходить, мы тоже знали, – рассудительно пояснила девочка в свитере и лыжной шапочке.

– Знали? Откуда?

– Потому что у нас есть Пушистик, – с этими словами она наклонилась и выволокла из-за деревянного ящика, на котором сидела, средних размеров полосатого кота, который так же внимательно, как и дети, уставился на Астахова немигающими жёлтыми глазищами. – Он знает, – девочка провела тонкой ладошкой по спине кота, – куда можно идти, а куда нельзя. Он у нас умный – радиацию чувствует.

«Ходячий счётчик Гейгера, – мелькнуло в голове капитана, – живой и полосатый».

– Мы бы без него пропали, – продолжала между тем девочка. – Он и крыс всегда чуял, и даже тех злых дядей, что приходили сюда неделю… нет, восемь дней назад.

– Мы спрятались, – вступила в разговор Настя, – и они нас не нашли. Они шарили по пустым домам, искали ценности.

– Жадные они были, – добавил другой мальчик, в шапке-ушанке, – и глупые. Лезли куда не надо. Стена рухнула, двоих завалило. Остальные убежали, а эти так и остались под камнями. Кричали, потом перестали. Мы к ним не ходили – зачем?

Астахов почувствовал, как у него внутри всё холодеет. Эти дети, чьё детство сгорело в атомном огне, слишком рано поняли цену жизни и смерти, и воспринимали чужую смерть с равнодушием первобытных детёнышей.

– Пойдёмте, – сказал капитан.

– Но Пушистика мы с собой заберём! – категорически заявили дети в один голос.

– Конечно, ребятки, а как же…

…Детей усадили в санитарную машину, где ими тут же занялись медики. Астахов сел в санитарный фургон вместе с ними – ему почему-то хотелось быть рядом со спасёнными ребятишками.

Спасательный отряд тронулся в обратный путь. Под гусеницами тягача по-прежнему мерзко хрустело, но капитан Астахов уже не обращал на это внимания: он смотрел на детей, сумевших выжить среди атомных руин. А кот Пушистик, устроившийся на коленях у Насти, смотрел на него печальными и мудрыми глазами, словно хотел сказать: «Люди, ну почему вы такие глупые?».

Эпилог

Ленинград, вечер, суббота, 23 ноября 1963 года 

…Небо за окном было багрово-красным, пульсирующим, живым. Такого неба не бывает, подумал Серёжка. Небо в Ленинграде бывает голубым (не так часто), бывает серым, бывает чёрным (это когда ночь). Но такого неба – такого неба просто не может быть! Серёже стало очень страшно, страх безжалостно вцепился в каждую его клеточку острыми когтями и начал царапаться. А потом багровое злое небо за окном рухнуло вниз, выдавило стёкла, ворвалось в комнату, затопило её горячей красной тьмой, сломало стены и развалило весь дом, большой четырёхэтажный дом в самом центре города, рядом с Исаакиевским собором, и погребло под обломками и Серёжку, и маму, и папу, и сотни других отчаянно кричавших людей. Серёжа тоже закричал, и… проснулся.

Небо за окном было багрово-красным, пульсирующим, живым. Серёжа почувствовал, как у него пересохло во рту.

– Мама! – позвал он сипло, едва слыша собственный голос.