Конец света с вариациями

– Все-все-все зависит от направления ветра, – сказал интендант и почесал щеку со стрельчатым шрамом – следом вырезанного лишайника.

Странная форма заикания у него осталась от злоупотребления соком дикого мака. Когда-то интендант был полковым фельдшером и имел свободный доступ к медикаментам. Сок дикого мака добавляли к соку замиренного в случае самых сложных операций, чтобы сон пациента был глубже. А чистый сок дикого мака вызывал не менее дикие галлюцинации. Теперь у бывшего фельдшера тряслись руки и дергался глаз, и он по нескольку раз повторял слова.

– Все-все-все…

– Я понял, – нетерпеливо перебил Жаботинский.

Они стояли в подвале, где в ящиках, плотно набитых войлоком, лежали стеклянные контейнеры с пыльцеспорами. Стекло – единственная тара, которая могла удержать пыльцеспоры внутри.

– Ничего-ничего вы не поняли, – нахмурился интендант. – Вы штатский. Штафирка. Запасник. Вы никогда не видели-видели-видели, как ветер меняет направление, и пыльце-пыльце-пыльце…

– Споры!

– … и пыльцеспоры несет на нас, – как ни в чем не бывало, продолжил бывший фельдшер, сворачивая самокрутку трясущимися пальцами.

Высунул длинный лиловый язык, облизнул кленовый листок, в который заворачивал сушеные полоски мшеца. Жаботинский смотрел на интенданта с отвращением. Ну и контингент ему достался! Шулер. Торчок. И двенадцать овец, готовых с блеянием разбежаться во все стороны, как только на горизонте затемнеют верхушки Бирнамского леса.

– А вы, что ли, видели? – насмешливо поинтересовался комендант. – Если бы видели, вряд ли бы мы сейчас тут с вами разговаривали.

– Я видел кинохронику, – парировал интендант. – Нам на курсах показывали. Чтобы таких вот, как вы, рьяных штафирок-штафирок-штафирок не допускали до стратегического запаса-запаса.

Жаботинский прищурился. «Пыльцеспоры» еще называли «оружием возмездия» или «последнего удара». Сам он, сельский учитель, никогда не видел их в действии. И не хотел бы увидеть, но факт тот, что нафты для флеймеров и лава-пушек им хватит максимум на два дня, а на гранатах и иглометах долго не продержишься.

– О чем вы думаете-думаете? – спросил интендант, устремив на командира подозрительный взгляд сквозь облачко синеватого дыма.

– О живой бомбе – живой бомбе, – передразнил Жаботинский.

Хотя, конечно, ничего смешного в этом не было.

– Нам нужны подкрепления, – тихо сказал интендант. – Пошлите-пошлите-пошлите за подкреплениями.

– Нам нужна вода для людей и нафта для орудий. И вода для орудий нам тоже нужна. И орудийные расчеты. Опытные артиллеристы. Вы думаете, в окрестных селах мы сможем набрать опытных артиллеристов?

Интендант пожал плечами и выдул из ноздрей две синих струи. Жаботинский, поперхнувшись от приторно-сладкой вони, закашлялся и замахал рукой перед лицом, отгоняя дым.

5. Тыл

Талка, сидя на крыльце избы и подслеповато щурясь, плела рубаху из высушенной джи-крапивы. При этом она тихонько напевала что-то простое, монотонное, сонное, как плеск ночного ручья. Рыжий Коста стоял во дворе перед мангалом и выпрямлял над углями древки стрел.

– Говорю, надо кончать этого козложопого, – сердито ворчал он.

Растик пристроился на корточках в замиренном малиннике так, чтобы слушать Косту и бросать в рот переспелые, раскисшие и полные сладости ягоды.

– В моей молодости как? – бубнил Коста, почесывая длинным желтым ногтем лишайник на щеке. – Брали сети и шли в лес облавой. Пускали загонщиков с другой стороны, чтоб двигались навстречь. Все четко, быстро, по-военному. Загонщики стучат палками по стволам, бьют кусты. Козложопы и прочая нечисть от них бегом и прямо к нам в сети. А мы уж их в деревню волочим и там судим судом скорым, но правым. А неча девок воровать!

Растик, облизывая сладкие и липкие от малины пальцы, одновременно и верил, и не верил Рыжему Косте. Нет, с козлоногими, конечно, так и надо. Он сам пойдет с Костой на охоту и подстрелит того козлоногого, что по ночам пялится на Талку. Талка, получается, Косте как дочь – все-то детишки Косты с Талкиной матерью мертвые родились, не о ком ему заботится, кроме Талки. Вот он и хочет ее защитить, это всякому понятно. Сомнения брали при мысли о загонщиках. По деревьям? Палками? И лес вот просто так возьмет да и позволит палками его лупцевать? Точно как мамка заголяет задницу Растика и хворостиной, хворостиной! Растик даже ухмыльнулся. Картина смешная получалась. Это какая же мать должна быть, чтобы так отходить лес – пусть и замиренный?

Растик вздохнул и сорвал еще одну темно-бордовую, почти черную ягодку. Напоролся на колючку, охнул, сунул палец с выступившей капелькой крови в рот. Мамка злая, потому что батя долго не возвращается. При бате была добрее. А батя его вообще не бил – так, шутки ради иногда за ремень возьмется, но никогда не ударит.