Конец света сегодня

«Ты, кажется, говорил, что тоже умеешь играть. Прошу», – сделала я приглашающий жест.

Сергей взобрался на сцену (полы утробно загудели) и сел за инструмент. Я стояла рядом, чего-то стыдясь. Я понимала, что этот деревенский увалень сыграет мне максимум вступление из «Лунной сонаты» и будет этим гордиться, как дурачок – красной рубахой…

Пальцы Сергея уверенно легли на клавиши. И так легко! Я вдруг увидела, что его пальцы вовсе не грубы, а, наоборот, очень чутки. И он заиграл.

Сначала я ничего не поняла. То, что он играл, казалось мне хаосом, бессмысленным набором нот. А потом… Потом я поняла, что он играет одну из сложнейших композиций Гершвина.

Вот тебе и трактор.

Я слушала его, зачарованная и одновременно стыдящаяся своего городского снобизма.

Сергей закончил играть.

«Ну как?» – спросил он.

«Потрясающе! – выдохнула я. – Ты все врешь. Ты пианист от Бога, никакая учительница не может выучить такому…»

«В общем, ты права. Я самоучка. – Сергей встал и закрыл крышку пианино. – Как-то так само получилось».

«Тебе надо в консерваторию!»

«А механизатором кто за меня будет?» – грустно усмехнулся Сережа.

Я, помнится, приводила ему массу доводов в пользу консерватории, но он выслушал это как детский лепет и предложил прогуляться.

На улице уже был поздний вечер, но главная совхозная улица просто ломилась от фланирующей по ней публики. Все виолончелистки повстречались нам с Сережей. У виолончелисток были нормальные парни. Представляю, как я и Сергей смотрелись со стороны: гигант и пигалица! А Геры нигде не было видно. Ну и черт с ним, решила я.

Пока мы шли до дома Микулишны, мы успели сменить массу тем для разговора. Мне было действительно интересно с Сергеем. Но куда интереснее было то, как отнеслась к нему моя хозяйка.

«Чаво приперсси?» – мрачно рявкнула она с порога на Сергея.

Я ужасно удивилась и разозлилась. Да какое ей дело?

«Я Аню провожал, – сказал Сергей. – Ухожу».

И мне:

«Еще увидимся».

И растаял в темноте яблоневого сада, примыкавшего к дому моей хозяйки.

Тетка Прасковья смерила меня взглядом и спросила:

«Больше себе никого не смогла найти?»

«Я и не искала», – отрезала я.

Микулишна смягчилась:

«Ладно, иди ужинать. Серега – малый неплохой, да только…»

«Что – только?»

«Много будешь знать, скоро состаришься. Иди в хату».

Я поужинала и легла спать. А посреди ночи проснулась от стука в окошко.

Я испуганно приподняла занавеску, но тут же успокоилась – это был Сергей.

«Тебе чего?» – спросила я, открыв окно.

«Пойдем погуляем».

В те времена девушка, услышав ночью такое от парня, должна была требовать от него сначала прогулки в загс. А во мне вдруг проснулась какая-то бесшабашность. И еще аромат. Я услышала терпкий аромат каких-то цветов, они были явно незнакомы мне, но почему-то создавали ощущение дежавю.

Я быстро натянула платье, Сергей помог мне выбраться в окошко. И протянул мне венок из цветов, немного напоминавших ромашки. Эти-то цветы и пахли так дурманяще.

«Что это за цветы?» – спросила я.

«Ведьмины», – ответил Сергей.

«Как это?»

«Да так их называют».

Я надела венок на голову и…

Мир перевернулся.

Я словно вошла в теплую воду. Все замедлилось. Вокруг меня плавно кружили ночные бабочки, четко и отрывисто выводили свои песни ночные птицы… Ночь стала яркой, полихромной, ароматной, звучащей. Как будто вся ночь вдруг решила сыграть Второй концерт Рахманинова!

И тут я взглянула на Сергея. Он тоже изменился. Теперь это был дивной красоты белый волк с горящими желтыми глазами.

«Ты оборотень», – тихо проговорила я первое, что пришло в голову.

«Да, – раздалось в моей голове. – А ты ведьма».

«Я ведьма?»

«Да».

«Но я об этом ничего не знала!»

«Теперь знаешь. Ведьмины цветы разбудили твою память».

«Но я не умею, как это… колдовать!»

«Научишься. А теперь поскачем!»

Я села на спину волка, вцепилась в его мощный загривок, и он понес меня в ночь. Это было самое прекрасное ощущение в моей жизни: скачка сквозь ночь, навстречу хлещущим тебя по щекам звездам.

Мы долго скакали, наконец остановились в лесу, в овраге. Тут рос папоротник и мох, журчал ручей – радость для наших разгоряченных тел. И… да, я ему отдалась.

– Волку? – спросил Сидор.

– Нет, на тот момент он перекинулся. До него у меня не было мужчин, да и после – таких – тоже.

А утром я оказалась в своей постели, и о ночном приключении напоминал только увядший венок на тумбочке. Этот венок усекла Микулишна и сказала мне с неожиданной злобой:

«Теперь ты знаешь, кто ты! А энто все равно ничего не меняет! Картошку иди окучивай!»

И тут у меня само сорвалось. С пальцев. По язычку пламени. Микулишна на это поглядела и присмирела. И больше не приказывала мне заниматься сельским трудом, хотя я, наоборот, почуяла в себе небывалые силы и ухаживала за картошкой, огурцами и кабачками так, что любо-дорого.

По ночам мы проводили время с Сережей. Ах, это была такая любовь! Гера с его флейтой был мною прочно забыт. Мы устраивали бешеные скачки по полям, бродили по глухим лесам и, конечно, занимались любовью так, что никакой «Камасутре» и не снилось. Но все подходит к концу, подходил к концу и срок нашего пребывания в совхозе.