Конец света в Бреслау (ЛП)

— Фон Орловфф выезжает в 1890 в Варшаву, — продолжал Мок, — и предпринимает там личную войну с католицизмом. Он публикует пасквили на папство и теологические артикли, полемизирующие с католическим понятием греха. Один из них фон Орлофф присоединил к своему жизнеописанию, и у нас также есть его перевод. Он утверждает в нем, что от греха не убежать, что грех нельзя стереть, что с грехом нужно жить, и даже грех лелеять. Наш гуру был, вероятно, агентом охранки, тайной царской полиции, потому что в 1905 году был застрелен польскими боевиками. Его сильно ранили, и, как он пишет, только госпитализация в Германии спасла ему жизнь. В том же году он приезжает во Вроцлав, в больницу «Bethanien». После выписки его и восстановления он путешествует по Европе и в 1914 году возвращается во Вроцлав. Тут после начала войны, как русский гражданин, будет интернирован и заключен в тюрьму на Клетчкауштрассе. Через год выходит из тюрьмы, создает во Вроцлаве секту Sepulchrum Mundi и проводит, по его словам, историозофические исследования, — Мок прервался и постучал папиросой о серебряный портсигар. — Такая обширная биография. Теперь рапорты людей Домогаллы. Фон Орлоффом заинтересовались люди из Отдела II Полицайпрезидиума, после того как он установил тесный контакт с Вроцлавским Обществом Парапсихических Исследований, которое подозревалось Домагаллой в (внимание!) сводничестве детей из приюта богатым извращенцам. Подозрения в сутенерстве не подтвердились, но фон Орлоффа остановили наши акты. Аж до сентября этого года о нем было тихо. С октября он слишком активизировался. Дает две лекции в неделю, во время которых очень активизируется. Это весь рапорт Домагаллы. О том, как выглядели вчерашние рождественские мессы в Sepulchrum Mundi, я вам уже рассказал.

Мок закурил папиросу впервые после выхода из больницы. Ароматный дым халпауса пробирался по легким и наполнял голову легким, приятным волнением. Он посмотрел на скучающие мины коллег, после чего — чувствуя першение в горле и покалывание в позвоночнике — сел на свое место.

— Вот и все, уважаемые господа, — Мюльхауз прервал молчание. — Мы можем пойти по домам. Ах, простите, доктор Хартнер… Вам есть что добавить…

— Да, — Хартнер вытащил из желтого портфеля свиной кожи ровную стопку сцепленных скрепкой листов. Он говорил очень медленно и наслаждался приближающимся взрывом знаний, вопросов и восхищений. — После одного дня управляемая мною городская комиссия пришла к интересным выводам. Как вам известно, последнее убийство было совершено 9 декабря. Поэтому я рекомендовал моим людям искать преступления между 9 декабря и концом года. — Хартнер, как и любой кабинетный ученый, испытывал острую нехватку слушателей. Поэтому он решил удержать их внимание. — Как отметил господин советник Мок, последнее убийство отличалось от других тем, что его несомненно нужно было обнаружить… Я больше не помню ваших рассуждений…

— Ну, — Мок потушил папиросу, — первое преступление могло вообще не быть обнаружено, если бы сапожник, в чьей мастерской был замурован Гельфрерт, имел худшее обоняние. Хоннефельдера соседи могли найти только через две, три недели, когда трупный запах пробился из плотно запертой квартиры. Гейссен должен обнаружить кто — то очень быстро — охранник или очередной клиент, входящий в комнату Розмари Бомбоша. Убийца сокращает дистанцию времени между преступлением и его раскрытием… Если это не так, очередное убийство будет совершено почти на наших глазах… Если бы мы только ведали, когда и где произойдет…

— Мы только что узнали, — Хартнер тянул слоги и наслаждался видом расцветающих румянцев, вспышкой зрачков, дрожанием рук. — Так вот, знаем. Очередное убийство произойдет в сочельник. А будет оно на Антониенштрассе, 27. У нас даже есть время. В половине восьмого. В этом особняке в 1757 году в этот день и в этот час погибли два человека…

Вроцлав, 24 декабря 1757 года, десять вечера