Конец третьего рейха

— Кребс пришел не для переговоров о капитуляции, а, по-видимому, выяснить обстановку и наше настроение — не пойдем ли мы на сепаратные переговоры с новым правительством. Сил у них для дальнейшей борьбы с нами нет. Геббельс и Борман решились на последний ход — завязать переговоры с нашим правительством. Они ищут всякие лазейки и трещины между нами и союзниками, чтобы посеять недоверие. Кребс явно тянет с ответами на вопросы, хочет выиграть время, хотя это не в их пользу, так как наши войска продолжают наступление. Тихо лишь на участке, где перешел Кребс.

Маршал задал несколько вопросов, сказал, что он сейчас доложит обо всем в Москву, и приказал мне продолжать переговоры и добиться от Кребса согласия на общую капитуляцию.

Начальник штаба армии генерал Белявский подает мне на подпись проект приказания за No 2948 от 30 апреля 1945 года. Читаю. Что же, все правильно. Молча визирую этот документ, который по существу стал последним боевым распоряжением по 8-й гвардейской армии:

«В связи с возможной капитуляцией или массовой сдачей в плен окруженного противника в городе Берлине командарм приказал:

1. Начальнику тыла армии подготовиться к приема 40 — 50 тысяч пленных, для этого:

а) В полосе армии, вне черты города, но не далее 5 — 8 км от его окраины, не позднее 1.5.45 г. подготовить достаточной емкости армейский пункт сбора военнопленных (возможно, в районе Дамм);

б) для питания военнопленных подвезти необходимые запасы продовольствия. 2. Командирам корпусов:

а) для надежной охраны пленных и для конвоирования их с армейского пункта во фронтовой лагерь военнопленных подготовить по одному стрелковому батальону;

б) на сличай капитуляции противника в Берлине, заранее наметить места для разоружения и пути вывода частей противника из города на армейский пункт военнопленных. Сюда же принимать военнопленных от 1-й гвардейской танковой армии.

О готовности к приему пленных донести к 18.00 1.5.45».

Возвращаюсь в комнату переговоров. Время — 4 часа 40 минут. От усталости и бессонницы в голове шум. Непривычная работа быстро утомляет.

Сажусь за стол против Кребса. Чувствую, что за время моего отсутствия он обдумал положение и подготовил какие-то новые аргументы в защиту своих, вернее геббельсовских, предложений. Он заговорил первым, снова настаивая на временном перемирии.

— Я не имею возможности вести иные переговоры, — заявил он, — я только уполномоченный и не могу отвечать за свое правительство. В ваших интересах вести их с новым правительством Германии. Мы знаем, что немецкое правительство — пас (и сам засмеялся). Сильны вы — мы это знаем, и так думаете вы сами...

Это уже ход ферзем. Кребс пускает в дело главную фигуру. Давать ему спуску за навязчивость нельзя. Он явно хочет втянуть меня в обсуждение вопроса о перемирии.

— Вы должны понять, господин генерал, — сказал я, — что мы знаем, чего вы хотите от нас. Вы намереваетесь предупредить, что будете продолжать борьбу, точнее, бессмысленное сопротивление, которое увеличит число напрасных жертв. Я задаю вам прямой вопрос: в чем смысл вашей борьбы?

Несколько секунд Кребс смотрел на меня молча, не зная, что сказать, затем выпалил:

— Мы будем бороться до последнего.

Я не мог сдержать иронической улыбки.

— Генерал, что у вас осталось, чем, какими силами вы хотите бороться? Затем, после небольшой паузы, добавил: — Мы ждем полной капитуляции.

— Нет! — воскликнул Кребс. Потом со вздохом сказал: — В случае полной капитуляции мы юридически не будем существовать как правительство.

Переговоры утомляли все больше. Ясно: Кребс имеет задачу убедить нас признать «новое» правительство. Без согласия Геббельса и Бормана он не может изменить высказанных им предложений и будет твердить одно и то же. В его словах, во всем поведении чувствовалась безнадежность, но он не уходил, чего-то ждал от меня. Возможно, объявления, что я разговариваю с ним, как с пленником.