Конец цепи

Сам он не имел ничего против них, ничего личного, но все слишком затянулось, чтобы сохранились какие-то эмоции. И это стало просто одним из множества рациональных решений, которые им требовалось принять.

Вильям Сандберг и Жанин Шарлотта Хейнс ничем не помогли и поставили под угрозу все.

Стали балластом.

И как бы мало он ни знал о судах, от балласта требовалось избавляться.

Он приказал безымянному мужчине около рации подключить его микрофон на передачу. Перевел дыхание. И стал вызывать сам.

Она была хорошо тренированной и ловкой, и это помогло, но не сыграло главной роли.

Вильям решил сделать что-то задолго до того, как он окончательно определился с конкретным действием. Ему требовалось, во-первых, повернуть мысли Жанин в другом направлении, заставить ее сфокусироваться на какой-то задаче вместо страха, а во-вторых, попытаться выбраться наружу, пока еще не стало слишком поздно.

– Постарайся повернуться, – сказал он. – Спиной вверх.

Это далось нелегко, но они упирались друг в друга, и в конце концов Жанин подтвердила, что легла, как он сказал.

– Можешь потянуться вверх? – спросил он.

– Ты издеваешься надо мной?

Вильям не ответил. Исходил из того, что ее вопрос не стоило воспринимать буквально.

– Попытайся. Попытайся дотянуться до потолка, нащупай край.

И она сделала это.

Постаралась изо всех сил. Пусть путы впились в запястья и плечи мешали, но она преодолела боль и почувствовала, как та поборола панику, и теперь ей все это уже не казалось столь глупым.

Ее пальцы дотянулись до крыши. Лист железа. Острые края, что-то вроде креста над нем, но она смогла только прикоснуться к нему кончиками пальцев, однако этого хватило, чтобы подтвердить ее догадку.

– Крышка багажника, – сказала она.

– Я знаю, – ответил Вильям. – Попробуй нащупать край.

Жанин уже поняла свою задачу. Ей требовалось найти замок, а потом им оставалось бы только молиться, чтобы ей удалось открыть его изнутри, и это могло причинить ужасную боль, но она не собиралась сдаваться.

Жанин принялась ощупывать потолок, неестественно выгнув руки, в результате она все больше оказывалась прижатой к полу и наискось к Вильяму. Каждый ее сустав кричал от боли, но она отказывалась слушать.

И в конце концов дотянулась до замка.

Вне всякого сомнения.

Нащупала тонкую пружину с пластмассой с одной и с другой стороны и железную деталь там внутри, пожалуй, штырь или удерживавший его фиксатор, или просто так все рисовало ей ее воображение, когда она пыталась вспомнить, как выглядит такое устройство, и мозг старался воспроизвести то, что чувствовали пальцы.

В любом случае это не играло никакой роли.

Все ограничилось ощущениями.

Ничего реального Жанин не могла сделать.

– Не получается, – сказала она.

– Попытайся, – попросил он.

И Жанин покачала головой. Адреналин бурлил в ее крови от боли и из-за паники, сейчас оставившей ее, и компенсировал недостаток силы, и она крикнула ему, не от злости, а с целью избежать дискуссии там, где нечего было дискутировать:

– Очень узкая щель. Мне не пролезть в нее. Нам необходим план Б.

А он ничего не ответил.

Ведь плана Б не существовало.

– Не говори ничего, – продолжила она. – Я же не цирковая артистка.

И он понял, что она имела в виду.

Слышал, как она рычала от боли, когда изгибалась, не знал, как она лежала, но мог представить себе, какие муки пришлось вынести.

– О'кей, – сказал он, – можешь лечь вниз.

– А потом? – спросила она.

Тишина. Она по-прежнему оставалась в своем неестественном положении. Не хотела избавляться от него, знала, что не сможет загнать в него тело еще раз, и не хотела выпрямляться, по крайней мере, в знак того, что они сдались навсегда.

– Я не знаю, – сказал Вильям.

Тишина.

Вертолет висел где-то снаружи.

Чего он ждет? Почему не положит конец их мучениям, чтобы им не пришлось больше лежать здесь?

Он не сказал этого.

Просто повторил еще раз:

– Я не знаю, Жанин.

В конце концов она убрала кончики пальцев от крышки.

Позволила телу свободно упасть на покрытый войлоком пол. Она вскрикнула от боли, когда суставы выпрямились, принимая естественное положение.

Наверняка существовал какой-то иной способ.

И она попыталась вспомнить все багажные отделения, которые когда-либо видела, все детали, конструкции и углы, и сколько она ни думала, так и не дошла ни до какого способа, как им оказаться снаружи.

Пока не поняла, что вовсе не наружу им надо выбираться.

Франкен, естественно, не мог знать наверняка, что в вертолете слышат его.

И все равно у него создалось такое ощущение, и он убеждал себя, что его слова дойдут до нужных ушей и сыграют свою роль. Он стоял в центре связи в наушниках на голове и с миниатюрным микрофоном перед собой, смотрел на морскую гладь и говорил, ничего не обдумав заранее, просто положившись на вдохновение.

Прежде всего следовало забыть высокопарный стиль.

Это он знал.

Быть честным.

Не болтать о долге, верности присяге и о спасении мира.

Ему требовалось говорить о другом.

О том, что он понимает молодого человека в вертолете.

Страх, противоречивые чувства, одолевавшие его.

О том, насколько непостижимо все это.

И прямо в пустоту он рассказал то, что все чувствовали.