Конец цепи

Взялась за край бумаги, на которой покоилась ее рука, дернула ее так, что оторвала от стены. Два обрывка остались на булавках, державших ее.

Она сложила лист гармошкой, прятала его содержимое строчка за строчкой в каждой складке, пока не остался только самый нижний ряд.

Знаки в самом низу.

Потом подошла к Вильяму.

Миновала девятнадцатое столетие, и Вторую мировую войну, и цунами, все, вплоть до угла, где он стоял, по-прежнему около бумаги, напоминавшей его собственную. Почти в самом конце справа.

А затем взяла свой свернутый листок. Подняла его, поднесла снизу.

Оба ряда со знаками оказались один под другим.

Они точно соответствовали друг другу.

Это были те же самые слова.

Чума, не знающая конца.

И она посмотрела на него.

Увидела, что он понял.

– Поэтому.

Анни Вагнер торопливо шла по коридорам, порой срываясь на бег и обходя койки на колесиках и передвижные штативы с капельницами, преграждавшие ей путь в самых неожиданных местах.

Кругом царил хаос, и в ближайшее время ситуация должна была еще ухудшиться.

Она проработала бок о бок с доктором Йозефом Гроссе целый день, видела напряжение в его взгляде, когда он оперировал, как на конвейере, и спасал одну жизнь за другой, словно бог, паривший среди тел и вдыхавший жизнь в те из них, которые она уже покинула или, по крайней мере, собиралась это сделать.

Он первым очутился на месте глобальной автомобильной аварии, оказывал экстренную помощь, выбирал наиболее тяжело пострадавших и смотрел за тем, чтобы их отправляли в Слотерваартскую больницу в надлежащем порядке. А потом сам переходил от одного операционного стола к другому, пока все не стало расплываться у него перед глазами и усталость не сделала его медлительным и невнимательным настолько, что это стало заметно окружающим. Тогда ему предложили пойти отдохнуть.

Когда прозвучал сигнал тревоги, никто по-настоящему не поверил.

Подобное просто-напросто не могло быть правдой, в любом случае после такого трудного дня, и больше напоминало злую шутку. А на все телефонные разговоры и меры, которые требовалось предпринять, ушло слишком много времени, и сейчас началась настоящая паника, а «скорые» уже мчались к ним, и доктор Гроссе успел поспать, пожалуй, самое большее несколько часов.

Она восхищалась им.

Нет, все обстояло еще хуже. Она была влюблена в него. Сколь старомодно бы это ни звучало. Смотрела на него с преданностью собаки, и жадно ловила каждый его взгляд, и краснела, когда он смотрел на нее. И даже если такое поведение кому-то могло показаться смешным и ребяческим, ее это нисколько не волновало. А сейчас она спешила к нему, и, какой бы усталой ни была, держалась прямо, и шла твердой упругой походкой по покрытому линолеумом полу к находившейся в конце коридора двери.

Она гордилась тем, что он делал.

Хотя сама вроде не имела права на это, но какая разница?

И собиралась положить руку ему на плечо и сказать, что произошло нечто ужасное и сотни пострадавших уже везут к ним. А в душе надеялась услышать вопрос, как ее зовут, и даже такой малости с его стороны хватило бы, чтобы она смогла продержаться еще несколько часов.

Ее истошный крик заставил персонал на всем этаже оторваться от своих дел и бегом устремиться по коридорам туда, где стояла Анни Вагнер. С пустыми глазами, тяжело дышавшая. Ее рвало на пол прямо перед ней, и сначала все решили, что ее надо усадить, опустить ей голову между ног, заставить дышать медленно. У нее выдался долгий день. Усталость и все ужасы, которых она насмотрелась, наверное, сыграли свою роль, ей требовалось поспать, и вода, и, пожалуй, инъекция глюкозы, а потом она будет на ногах снова.

Так они все думали.

Пока не поняли, почему она кричала.

И первым это обнаружил один из санитаров. И сначала он подумал, что Йозефа Гроссе всего изрезали ножом, откуда иначе в таком количестве взялась кровь, пропитавшая насквозь его простыню и ручейками добежавшая по полу до сливного отверстия под раковиной?

И он бросился вперед, перевернул доктора с целью проверить пульс у него на сонной артерии.

Но у Йозефа Гроссе уже не было шеи как таковой.

Кожа прилипла к простыне, осталась на ней, когда санитар повернул его, как плохо подрумянившееся печенье в не промазанной маслом форме. Тот, кто еще несколько часов назад был шефом, коллегой, героем в белом халате и, бегая из отделения в отделение, делился своими знаниями, спасавшими одну жизнь за другой, сейчас лежал напротив него лишенной кожи массой. Словно его тело провалялось на улице на ветру несколько недель, а не всего лишь вечер в темноте в прохладной палате одной из самых современных европейских больниц.

Когда молодой санитар повернулся к ожидавшим в дверях коллегам, он даже не знал, что ему сказать.

А уже через несколько минут в больнице объявили карантин и о случившемся проинформировали правительство.

27

Все пространство вокруг них переливалось разными цветами. Целое разноцветное море.

И автомобиль, в котором они ехали, мог стать частью его.