Конец вечной мерзлоты

— Они вовсе не поровну делят, — ответил Каширин. — Я-то знаю, жил в Уэлене. Гэмалькоту, значит, как владельцу вельбота — весь китовый ус, а с добытого моржа — клыки. Надо людей на сход звать да разобраться в делах комитета.

Его разбудил Волтер.

Всегда спокойный и невозмутимый, Аренс был крайне взволнован и говорил быстро, путая русские и английские слова: что-то случилось с Тымнэро.

Летний анадырский ледяной дождь хлестал по лицу. Желто отсвечивали лужи, а тундру, на которой стояли чукотские яранги, совсем развезло, и в раскисшей жиже тонули сапоги.

Еще издали Каширин услышал какие-то звуки из яранги. Он остановился и прислушался.

Голос поющего то прорывался сквозь шум дождя, то его гасили глухие удары кожаного бубна. В Ново-Мариинске, насколько знал Каширин, шамана не было. Может, приехал из тундры?

В чоттагине сгустилась полутьма. Свет пасмурного дождливого дня едва проникал. Трудно было понять, откуда идет пение и удары шаманского бубна. Приглядевшись, Каширин заметил на своем обычном месте возле очага Тынатваль. Она держала на руках старшую и качала ее, убаюкивая.

А камлание шло в пологе, за опущенным меховым занавесом.

Каширин стоял в полутемном чоттагине, не зная, что делать. Он понимал, что негоже грубо вторгаться в священное дело, но и уйти не мог.

Тынатваль, казалось, и не заметила прихода Каширина. Она слушала пение мужа и изредка как бы откликалась, подавала голос.

В чоттагине не было ни одной собаки. Они разбрелись в поисках еды по берегу лимана, по тундре, у стоячих ржавых озер. В общем-то, так случалось в каждой яранге, в каждой семье, где была ездовая упряжка. Но всегда оставалась любимая собака, щенята или брюхатая сука… А тут — пусто, как в тундре.

Пронзительный, быстро потухший стон поколебал меховую занавесь полога, умчался через открытое дымовое отверстие в серое, сочащееся холодным дождем низкое небо.

Тынатваль вздрогнула. Она обернулась к пологу и застыла в напряженном ожидании. Олений мех откинулся, в чоттагин вывалился обнаженный по пояс Тымнэро. Открыв потухшие глаза, он увидел Каширина и осипшим голосом произнес:

— Он ушел…

Женщина запричитала, забилась в истерике, разметая остывший пепел костра.

— Кто ушел? — тихо спросил Каширин.

— Мой сын ушел сквозь облака, — внятно, но как-то бесцветно и покорно произнес Тымнэро. — Навсегда…

Он опустился рядом с Кашириным и вздохнул, как после тяжкой и долгой работы.

— Теперь ему хорошо, — твердеющим голосом сказал Тымнэро. — Он теперь больше не страдает.

— Умер что ли? — со стоном спросил Каширин.

Тымнэро кивнул и уточнил:

— Ушел сквозь облака…

Горечь и гнев захлестнули сердце Каширина. Он обхватил мощными большими руками Тымнэро, прижал лицо к его разгоряченному худому телу и зарыдал как-то обрывками, глухо.

— Ты не плачь, Кассира, — утешал его Тымнэро. — Не жалей моего сына. Ему там хорошо. Не плачь, Кассира, не жалей моего сына… — Тымнэро гладил его по голове неумелой заскорузлой ладонью. — Не плачь… Он, наверное, найдет то, что ты ищешь на земле. Мир без слез, без голода, без несправедливости… Хорошо, что он идет туда молодым.

Каширин всхлипнул и оторвал лицо от плеча Тымнэро.

— Нет, друг мой! — крикнул он. — Нет!

Тымнэро испугался и отодвинулся от него.

— Нет! — продолжал Каширин. — Лучший мир здесь, на нашей грешной земле! И мы его добудем, своими руками. Понимаешь — на земле, тут, в этой яранге, далеко в тундре, на Чукотке, Камчатке, во всей нашей большой России!.. Да доколе человек ни за что будет помирать, когда у иного брюхо лопается от сытости?

Испуганная его гневом, Тынатваль поднялась с земляного пола, прижимая к себе второго ребенка, и принялась приглаживать свои спутанные, присыпанные пеплом волосы.

Дождь перестал, и с верховьев реки над Ново-Мариинском открылось светлое, чистое небо. Вместе с отливом уходили тяжелые, пропитанные влагой тучи.

Аренс Волтер и Каширин вошли в здание уездного правления.

Желтухин вопросительно поднял голову.

— Требуем общего схода, — сказал Каширин.

— Нужды в этом нет, — сухо ответил Желтухин.

— Ежели комитет не соберет схода, то соберем его мы, — пригрозил Каширин.

— Кто это — вы?

— Я, Аренс Волтер, рабочие угольных копей, рыбаки, каюры, моряки… Народу в нашем Ново-Мариинске предостаточно, — стараясь говорить спокойно, заявил Каширин.

Внимательно оглядев возбужденного Каширина и стоящего за ним невозмутимого Волтера, Желтухин неопределенно протянул:

— Согласовать бы надо…

— Нечего согласовывать! — ответил Каширин. — Досогласовывались до того, что детишки мрут! Зовите народ, будем говорить!

Печаль сближает людей в молчаливом выражении сочувствия.

Тымнэро готовил своего сына, надежду на лучшую жизнь, в путь сквозь облака. Тынатваль шила из лоскутков погребальную одежду, стараясь, чтобы сын достойно предстал перед теми, кто ушел раньше.

Тихо вошла в чоттагин Милюнэ с привычным узелком тайком собранных объедков и молча присоединилась к Тынатваль.