Конец вечной мерзлоты

Анемподист был страшно напуган приходом Струкова. Он ворошил мысли, стараясь дознаться, по какому такому случаю прибыл самый большой милицейский начальник.

Заварили чай и поставили перед Струковым лучшую чашку — из китайского фарфора.

— Где покупал? — спросил Струков, щелкнув ногтем по тонкой стенке чашки.

— В лавке у Сооне-сана, — быстро ответил Парфентьев. — Вам нравится?

Этот анадырец по-русски говорил лучше остальных и старался выражаться без употребления этих словечек: мольч, доспел, постеля…

— Дело у меня к тебе, — сказал Струков, оглядел еще раз комнату. — Секретное…

— Помилуйте! — всхлипнул Анемподист. — Ослобоните меня!

Струков в удивлении уставился на плачущего Парфентьева.

— Ты чего? Еще ничего не слышал, а уже сопли распустил, туземная твоя морда! Перестань!

Но тут, к замешательству Струкова, вдруг тихо завыли многочисленные ребятишки на полатях, мелко затряслась Матрена с горячим самоваром в руках.

— Отец родной! — размазывал по лицу слезы Анемподист. — Отпусти мою душу грешную на покаяние! Сил больше нет, да и детишек чем-то надо кормить… Ослобони, Христа ради!

— Тьфу ты! — свирепея, крикнул Струков. — Замолчишь ты?

Но плач становился все сильнее, и вдруг Струкову стало жутко. Нахлобучив шапку, он выскочил из дома Анемподиста Парфентьева, слыша за собой нарастающий вой.

— Говоришь, телеграмма? — спросил Безруков у Милюнэ.

Она кивнула и добавила:

— Они ее и читали и потом говорили.

— Вот бы ее взять… — сказал Хваан.

— Ни в коем случае! — торопливо и строго сказал Безруков. — Если бы ты была грамотная!

— А почему ее не научить? — сказал Хваан. — Девка она смышленая, да и учитель у нас есть. С дипломом.

— Кто? — с интересом спросил Безруков.

— Михаил Куркутский, — ответил Хваан.

— А верно! — обрадованно улыбнулся Безруков. — А я-то совсем запамятовал! Ну как, Маша, будешь грамоте учиться?

— А разве я смогу? — с сомнением спросила Милюнэ.

— А почему не сможешь? — удивился Безруков.

— Так ведь я старая…

Безруков расхохотался:

— Ну, насмешила! Старая!

— Говорят, этой премудрости надо с детства учиться, — объяснила Милюнэ.

— С детства, оно, конечно, лучше, — всерьез сказал Безруков. — Но и в твоем возрасте еще далеко не поздно. Вот только надо спросить, возьмется ли Куркутский.

— И еще мужа, — напомнил Хваан.

Он был прав. Когда Булатову сказали, что решено с помощью Куркутского учить Милюнэ грамоте, он категорически заявил:

— Я сам буду учить ее!

— Так ведь Куркутский — учитель, — заверял его Безруков. — У него диплом даже есть.

Милюнэ смотрела на мужа и понимала, почему он не хочет, чтобы кто-то другой учил ее. И тогда она сказала:

— Пусть сам Булат учит… Я буду стараться.

— Ну, смотри, Булат. — Безруков погрозил пальцем. — Задание серьезное, ответственное.

— Ну уж ладно, чего там, — буркнул Булатов, уводя жену домой.

На радиостанции он раздобыл чистый журнал, достал два карандаша и в один из вечеров приступил к обучению.

— Мы начнем с буквы «а», — важно и торжественно сказал он Милюнэ, принарядившейся по этому случаю в белое свадебное платье. — Вот гляди, как она пишется.

— Таких «а», — оживленно заметила Милюнэ, — у Теневиля много.

— Разве у него русская грамота? — с удивлением спросил Булатов, слышавший от жены об изобретателе письменности.

— Они у него в яранге валяются, — сказала Милюнэ.

— Эти буквы?

— Они самые! На стене висят. Деревянные.

— Зачем же они висят? — растерянно спросил Булатов.

— Он на них шкурки сушит, — объяснила Милюнэ. — Песцовые, заячьи, лисьи.

Булатов и Милюнэ сидели друг против друга, разделенные столом.

— Давай я лучше рядом с тобой сяду.

Милюнэ перебралась и уселась, прижавшись к Булатову боком.

Она жарко и шумно дышала ему в ухо, смущая его, горяча кровь. Голову кружил сладкий туман.

— Маша, — Булатов отодвинулся от нее, — давай перейдем к другой букве. Вот она — «бэ». Видишь?

— На Сооне-сана похожа, — прошептала Милюнэ. — Животик спереди и большая шляпа. Только почему он спиной стоит?

— Так это не Сооне-сан, а буква «бэ»!

— «Пэ».

— Не «пэ», а «бэ»!

Потом, лежа на кровати, они разговаривали.

— Трудно мне будет научить тебя грамоте, — со вздохом произнес он.

— Я буду очень стараться, — обещала Милюнэ.

— Возьмем власть, сразу откроем школу, — уверенно сказал Булатов.

— Скорее бы, — со сдержанным нетерпением произнесла Милюнэ. — Я так хочу, чтобы было как в Петрограде, как в Москве. Я тоже хочу увидеть знаешь кого?

— Кого? — приподнялся на локте Булатов.

— Ленина, — тихо ответила Милюнэ. — Когда Безруков рассказывал, я так и видела будто бы его. Слышала его слова… Поедем в Петроград?

— Поедем, — ответил Булатов. — Вот только закончим тут дела, поставим твердую пролетарскую власть.

— Я и хочу ехать и боюсь, — шептала Милюнэ, прижимаясь к мужу. — Это так далеко, до луны ближе…

— Нет, до луны дальше…

— Почему дальше? Ведь луну мы видим и даже различаем на ней охотника, который тащит нерпу, а Петроград и Ленина мы не видим.

— А вот теперь меня слушай, Маша… Все, что ты говоришь про Луну, это сказки, — сказал Булатов. — На самом же деле Луна — спутник Земли, даже, говорят, осколок нашего мира. Как ты думаешь, какая наша Земля?