Конец вечной мерзлоты

— Спирт выливается по постановлению ревкома, — объяснил Берзин. — Отныне никто не может спаивать местное население.

— Так и сказал бы, — обиженно пробормотал Ермачков, уходя с пустым ведром домой.

Однако толпа не расходилась, и когда в снег были вылиты последние капли спирта и комиссия ушла, все бросились собирать снег и вмиг уничтожили довольно большой сугроб.

Куркутский пошел к Тымнэро.

В чоттагине жарко пылал костер, обитатели яранги пили чай за низким столиком у бревна-изголовья. Здесь же была и Милюнэ.

Ваня Куркутский поглядел на ее лицо и заметил:

— Оннак, мольч, зажило, доспело, как на собаке.

— Уже синяк проходит, — отозвалась Милюнэ. — Вот только зубы жаль.

— Железные поставят, — уверенно ответил Ваня Куркутский, — а еще лучше из денежного металла. Я видал, у иных тангитанов весь рот полон денежного металла.

Куркутский принял чашку чая, попробовал и похвалил:

— Скусный!

— Хорошо стали платить за уголь! — обрадованно сообщил Тымнэро. — Вдвое против прежнего. Вон какая новая власть!

— Потому что это наша власть — советская власть народа! — сказала Милюнэ.

— Так толкуют, — спокойно сказал Куркутский. — Нонче мы с комиссией отобрали все товары у торговцев. Все дочиста. А дурную воду в снег вылили. Всю, до последней капли. Все снасти, все невода и сети переходят во всенародное пользование. Совместно будем ловить рыбку, мольч.

— Уже однажды ловили, — заметил Тымнэро. — Едва уцелели.

— Ну, тогда не то! — возразил Ваня Куркутский. — Нонче, мольч, на настоящей рыбалке будем ловить. А малые сети решено раздать беднякам. Вот завтра пойдешь и возьмешь…

— Никуда я не пойду, — решительно ответил Тымнэро. — Мне чужого не надо.

— Так это теперь не чужое, а наше — общественное достояние, — принялся объяснять Ваня Куркутский.

— Все равно не возьму, — мотнул головой Тымнэро. — Люди хорошо помнят, чье это было добро, а я буду брать… Я чужого никогда не брал и никогда не возьму.

— Зря такое говоришь, — увещевающе сказала Милюнэ. — Люди с добром, с открытым сердцем к тебе, они хотят помочь, сделать твою жизнь лучше, чтобы ты настоящим человеком себя чувствовал, а ты…

— Послушай, Милюнэ. — Тымнэро старался говорить спокойно, хотя сердился на нее. — Я и живу как настоящий человек, как лыгъоравэтльан, и мне не надо другой жизни… Пусть будет эта власть, я чую, что она добрая, но пусть меня не трогают, пусть оставят в покое.

Он взял заскорузлыми, темными пальцами блюдце и шумно втянул в себя остывший чай.

Следственная комиссия заседала поздно вечером.

Войдя в комнату, Тренев поздоровался со всеми за руку и снял шубу. Он был в черном суконном сюртуке, в белой рубашке.

Мандриков посмотрел на него и подумал, что и ему бы следовало привести свою одежду в порядок.

— Товарищи, — начал Мандриков, — мы допросили главарей колчаковской банды…

— Извините, товарищи, — вдруг перебил Тренев.

Мандриков вопросительно посмотрел на него.

— Вы слыхали когда-нибудь такое выражение — презумпция невиновности?

Мандриков пожал плечами. Остальные тоже явно не слыхали такого.

— Это элементарный юридический термин, означающий, что ни один человек, даже застигнутый на месте преступления, не считается виновным до тех пор, пока суд не вынесет свое решение.

— Вот это да! — воскликнул Титов.

— Тем не менее это так, — продолжал Тренев. — Советская власть, насколько я понимаю, коренным образом отличается от всякой другой власти своей гуманностью, ибо она направлена непосредственно на благо человека.

— Так вот, — продолжал Мандриков, — мы допросили ставленников Колчака и выяснили их полную виновность.

— Виновность должен доказать суд, — улыбнулся Тренев.

— Участие в незаконных расстрелах шахтеров, обысках и поборах… Громов, конечно, отъявленная сволочь…

— Михаил Сергеевич! — укоризненно произнес Тренев.

— Сволочь! — произнес Мандриков. — Все здесь производилось по его приказу. Струков, который плясал под его дудку, утверждает нагло, что согласился идти в колчаковскую милицию, чтобы не быть мобилизованным в армию. Ревком на своем заседании рекомендовал вынести доклад следственной комиссии на рассмотрение общего собрания жителей Ново-Мариинского поста, или по-новому Анадыря. Таково решение ревкома, хотя, господин Тренев, мы, согласно законам военного времени, имеем право именем ревкома расстреливать явных контрреволюционеров.

Мандриков говорил и чувствовал, как сопротивляется его словам Тренев. Юридическая терминология коммерсанта чуть было не сбила с толку председателя ревкома. Еще во время кооперативной работы на Амуре Мандриков понял силу юрисдикции, силу писаного закона. В самой деятельности ревкома Чукотки ему тоже хотелось бы обойтись без излишней жестокости, раз уж так случилось, что переворот был бескровный, если не считать побоев, нанесенных Струковым Милюнэ.

— Пусть решает народ! — сказал он в заключение.

Тренев, Мандриков и Булатов шли вместе по улице. С лимана задувал секущий лицо морозный ветер. Мела поземка, и небо было затянуто облаками.