Конец века

— Мне родственник помог, словечко замолвил и денег занял. В течение месяца частями отдам. Всё равно испытательный срок. Ставят на самую тяжёлую работу, — я решил воспользоваться присутствием всех своих соседей и выдал заранее подготовленную версию. Родственная протекция на Кавказе, как, впрочем, и во всей России, дело обычное. Лишних вопросов вызвать не должна. Ну не объяснять же мне каждому в отдельности? Но я не учёл неуёмную натуру Мурата.

— Не свисти, Гавр. Какой такой родственник? Там всем нохчи заправляют. Или ты веру сменил?

— Не зуди, Мурик. Мой дядя в своё время работал с Ахматом Зелимхановичем, экспедитором на железке. Вот и договорился, — решил я добавить достоверности и попал в десятку. Лицо Мурата слегка вытянулось от досады, и он стал похож на монгольского идола. Зависть — это тяжкий грех. По себе знаю.

— Э… — туркмен не знал, что ответить, но желание зарубиться по инерции не отпускало.

— Ты, Мурик, мне лучше ответь, это твои кореша тут вчера вечером нам всю комнату шмалью прокоптили?

— Чего-о-о? Поосторожнее на поворотах, Гавр! Тебе оно надо?! — мгновенно переключившись, закусил удила Мурат.

— Ой, надо, дружище, надо. Мне до твоих приятелей дела нет. Но и самому под статью подставляться не хочется. Да и здоровье дорого. Комната у нас общая. Хочешь дурь курить или друзьям комнатку для этого предоставлять, спроси разрешения у меня и остальных. Мы люди с пониманием, — я подмигнул внимательно слушающим наш диалог соседям, — пойдём часик-другой погуляем. Я ведь правду говорю, Сань, Ром? — обратился я к собиравшимся на занятия студентам.

Те от неожиданности и щекотливости обсуждаемой темы замешкались с ответом. Оно и понятно. Молча выражать недовольство или возмущаться за глаза все мастаки. А вот предъявить в глаза… Благодаря опыту прожитых реальностей, сейчас у меня это получалось легко и непринуждённо. Что не скажешь о реальном студенческом прошлом.

Эх, прав был Михаил Афанасьевич, вложив бессмертные в слова в уста Иешуа Га-Ноцри: «Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков…»

— Да ты…Гавр, совсем страх потерял? Ты куда лезешь? — видя отсутствие явной поддержки от остальных, стал бычить туркмен.

— Стопэ, Мурик! — я поднял руки ладонями от себя, — против тебя у меня претензий нет. Просто хочу довести информацию: если повторится подобная хрень, огребёшь и ты и те, кто в моём присутствии здесь запалит хоть один косяк.

— И чё ты сделаешь, отличник? Заболтаешь до смерти? — ухмыльнулся Мурат, расправив плечи, которые, к слову, были в полтора раза шире моих, да и сам туркмен вымахал под сто девяносто сантиметров.

Я заметил улыбки на лицах заинтересованно прислушивающихся к перепалке соседей. Все парни в комнате были старше меня на год-два. Призванные по андроповскому указу прямо после первого курса мединститута, они отслужили по году-полтора и были демобилизованы уже по афганско-горбачёвским регламентам. Ребятки почему-то считали этот факт своим преимуществом по отношению ко мне, оттрубившему по призыву свои два года от звонка до звонка. Что ж, я в этом их никогда не разубеждал. Не было необходимости. Раньше не было.

Но сейчас мы коснулись принципиального вопроса. Неважно, сколько мне ещё здесь жить, превращать комнату, где я сплю, ем и учусь, в притон торчков не позволительно никому. Мурик сам мужик вроде правильный, но с закидонами, к тому же слегка развращённый участием в некоторых сомнительных делишках. Там было всего понемногу: контрабанда чёрной икры из Астрахани, фарца по мелочи, а тут ещё, похоже, и травка нарисовалась. Рядом с таким, как правило, огребают непричастные. А терпилу из себя делать я уж и подавно не позволю.

Все мы, конечно, не ангелы, понимаю, но слов, похоже, такому как Мурик, будет маловато. Тут мой взгляд очень кстати упал на книжные полки над обеденным столом. Мы вечно складывали туда помимо необходимого ещё и всякое барахло, что потом неделями валялось и в конечном счёте выбрасывалось на помойку. На самой нижней полке как раз виднелся старый и слегка погнутый на концах стоматологический инструмент. То ли зонд, то ли лопатка. Не помню, как уж он правильно назывался, но то, что эта штука сделана из прочнейшей хирургической стали и в основной своей части толщиной вполовину мизинца было заметно и невооружённым глазом.

— Позволь-ка, — я слегка отодвинул всё ещё ухмыляющегося Мурата в сторону и взял с полки инструмент, повернулся к туркмену и, глядя ему в глаза, начал медленно накручивать инструмент на указательный палец, как простую проволоку, сопровождая свои действия словами: «Мурик, я не шучу, увижу дурь в комнате ещё раз, сломаю всем участникам по паре трубчатых костей. Сломаю аккуратно, чтобы реабилитационного периода наверняка хватило для прояснения в мозгу».

Подобный фокус я помнится уже проделывал с шомполом на глазах штабс-капитана Крона во время моей вербовки в Саратове. Блин, как же давно это было!

— Гавр, ну ты, бл@, даёшь… — Мурат не мог отвести застывшего взгляда от появляющейся на его глазах стальной спиральки. Ухмылка постепенно сползала с его лица.