Конец веры.Религия, террор и будущее разума

Когда появляются какие-то новые факты любого рода, не все люди открывают их одновременно или понимают их одинаково хорошо. И тогда мы приходим к мысли о существовании некоей иерархии — к мысли, которая совершенно неприемлема для либеральной ментальности. Если на важные вопросы можно дать верные или неверные ответы, значит, существуют разные ответы и разные способы их практического приложения, из которых одни лучше, чем другие. Возьмем, например, заботу о ребенке. Как оградить ребенка от заболеваний? Как вырастить из него счастливого и ответственного члена общества? Несомненно, на эти вопросы можно дать разные ответы, и одни из них будут лучше, а другие — хуже. Несомненно и то, что не все системы представлений и культуры в равной мере приспособлены для поиска наилучших ответов. Это не означает, что можно дать лишь один правильный ответ на данный вопрос или что существует единственный наилучший способ для достижения каждой определенной цели. Однако все в нашем мире достаточно конкретно, и потому спектр оптимальных решений каждой проблемы достаточно узок. Хотя не существует одного оптимального вида еды для всех, мы не едим камни — и если бы какая-то культура возвела поедание камней в ранг добродетели или объявила бы это религиозным долгом, принадлежащие к ней люди страдали бы от дурного питания (не говоря уже о том, что случилось бы с их зубами). И потому некоторые подходы к политике, экономике, науке или даже духовности и этике объективно лучше (как бы мы ни понимали слово «лучше») альтернативы, причем эти степени лучшего и худшего существенным образом влияют на счастье людей.

При систематическом подходе к этике или при исследовании тех основ, на которых стоит цивилизованное общество, нетрудно обнаружить, что многие мусульмане находятся на уровне вопиющего варварства XIV века. Разумеется, за этим стоят различные исторические и культурные причины и здесь можно найти много виноватых, но факт остается фактом: мы имеем дело с обществами, уровень политического и нравственного развития которых — в отношении к женщинам и детям, в ведении войны, в методах уголовного правосудия и в их критериях относительно жестокости поступков — стоит значительно ниже нашего. Это может показаться ненаучным и почти расистским высказыванием, но это не так. В моих словах нет ни капли расизма, поскольку вряд ли мы можем объяснить эти отличия биологическими причинами. Это кажется ненаучным лишь по той причине, что наука еще не приступила к систематическому изучению нравственной сферы. Если наука не сможет открыть какие-то важные закономерности этики, то через сто лет мы вернемся к тому, что будем жить в пещерах и убивать друг друга дубинками. Любой добросовестный человек, если он в курсе нынешнего положения вещей, должен признать, что военная сила цивилизованной демократии, при всех ее провалах и тому подобном, в нравственном смысле не тождественна деяниям вооруженных мусульман и даже мусульманских правительств. Похоже, Хомский не видит разницы между ними или если видит, то мы находимся в невыгодном положении.

Вспомним о недавнем конфликте в Ираке: если бы Ирак напал на США, чтобы сменить наш режим, можно ли думать, что Республиканская гвардия Ирака столь же сильно пыталась бы свести к минимуму число жертв среди мирного населения? Можно было бы представить себе, что противника могли остановить наши «живые щиты» (и можно ли представить, что мы использовали бы такую меру защиты?)? Можно ли было бы себе представить, что американское правительство призывает граждан добровольно взрывать себя среди врагов? Можно ли было бы представить, что иракские солдаты плакали бы, без необходимости уничтожив фургон с мирными гражданами на контрольно-пропускном пункте? Ваше воображение даст на все эти вопросы однообразный ряд ответов: «нет», «нет», «нет».

В своих рассуждениях Хомский не видит разницы между намеренным убийством ребенка в надежде запугать его родителей (что мы называем словом «терроризм») и случайным убийством ребенка при попытке поймать или застрелить убийцу ребенка (что мы называем «сопутствующим ущербом»), В обоих случаях ребенок гибнет, в обоих случаях происходит трагедия. Но нравственное состояние того, кто это совершил (будь то отдельный человек или государство), в первом случае резко отличается от второго.