Конец веры.Религия, террор и будущее разума

Похоже, жесткий редукционизм не слишком поможет нам разобраться в этических вопросах. Разумеется, то же самое можно сказать и о других феноменах высшего порядка. Экономическое поведение, разумеется, вытекает из «поведения» атомов, но вряд ли изучение элементарных частиц поможет нам лучше понять экономику. Теория игр или эволюционная биология, например, отчасти помогают нам лучше понять корни того, что в научной литературе называют «альтруистическим поведением», но нам не стоит слишком полагаться на эти теории. Исследования, которые показывают, что сама природа занималась отбором наших интуитивных этических представлений, ценны для нас лишь потому, что они опровергают широко распространенную ложь о том, что эти представления породила религия. Но природа отобрала множество таких вещей, которые нам бы хотелось навсегда оставить где-нибудь в джунглях Африки. Так, практика изнасилования некогда, вероятно, давала преимущества некоторым видам животных — и насильники всех форм и размеров встречаются в естественном мире (дельфины, орангутанги, шимпанзе и т. д.). Должны ли мы в силу этого позитивнее относиться к изнасилованию в человеческом обществе? Даже если нам придется признать, что какое-то количество изнасилований в мире неизбежно, потому что некоторые люди их склонны совершать, это не отличается от утверждения о том, что какое-то количество заболеваний раком неизбежно. Мы все равно будем стремиться лечить рак.

Если мы называем какое-то явление «естественным» или говорим, что оно способствовало адаптации некоторых видов, это вовсе не значит, что оно «хорошее» — то есть не значит, что оно в настоящее время увеличивает счастье людей[247]. Конечно, здесь можно спорить о критериях счастья и о том, какие формы счастья должны вытеснять другие, и это непростые вопросы — но таковы практически все проблемы, достойные обдумывания. Нам достаточно понять, что счастье и страдание чувствующих существ (включая нас самих) нас беспокоит и что сфера этого беспокойства есть сфера этики, и тогда мы поймем, что «естественные» явления человеческой природы не всегда «хороши». Разговоры о генетике и естественном отборе не ведут нас дальше, поскольку природа просто готовила нас к размножению. С точки зрения эволюции для человека главное оставить после себя как можно больше детей. Как говорит Стивен Пинкер, если бы мы оценивали свою жизнь с точки зрения генетики, «мужчины бы выстроились в очередь сдавать свою сперму в специальные хранилища, а женщины умоляли бы, чтобы их зрелые яйце-клетки передали бездетным парам[248]. В конце концов, если думать о моем наборе генов, что может меня порадовать больше сознания того, что я стал отцом тысячи детей, за которых не несу никакой финансовой ответственности? Однако большинство из нас не ищет счастья на таком пути.

И большинство из нас не законченные эгоисты — в узком смысле слова. Наш эгоизм распространяется на тех, с кем мы себя нравственно отождествляем: на друзей и членов семьи, на сотрудников и товарищей и — если мы стремимся к расширению — на людей и животных в целом. Джонатан Гловер говорил об этом так: «Наше участие в жизни близких людей несовместимо с банальным эгоизмом. Мужья, жены, возлюбленные, дети и друзья — все они размывают границы наших корыстных интересов. Фрэнсис Бэкон справедливо говорил, что люди с детьми «стали заложниками фортуны». Несомненно, дружба и любовь также делают нас заложниками... Это расшатывает наши узкие корыстные интересы»[249].

Нравственное отношение к другим — это забота об их счастье и сочувствие их страданиям. Это означает, по словам Канта, что мы относимся к другим как к самостоятельной ценности, а не как к средству для достижения какой-либо еще цели. Здесь сходятся в одной точке многие нравственные предписания — категорический императив Канта, золотое правило Иисуса, — но суть дела сводится к следующему: мы испытываем счастье и страдание; мы встречаемся с другими в мире и понимаем, что они также испытывают счастье и страдание; вскоре мы понимаем, что «любовь» — это в первую очередь желание, чтобы другие испытывали счастье, а не страдание; и наконец, многие из нас начинают видеть, что любовь в большей мере способствует счастью — нашему и других людей, — чем ненависть. Это связывает нас с другими людьми чем-то вроде обратной связи: мы хотим быть счастливыми; социальное чувство любви — один из величайших источников счастья; а любовь требует, чтобы мы заботились о счастье других. Мы открываем, что можем быть эгоистами вместе.