Конец Желтого Дива (Художник А. Кива)

«…Ну, Салим, как ты себя теперь чувствуешь? Хоть ты и полковник, а в моих руках как марионетка! Правда, плясать под мою дудку тебя не заставишь — упрям ты, ограничен со своей честностью, но в могилу живым — загоню. Уж помучаю, как хочу. Ты ведь чистенький и потому доверчив, прям. А я, я на все способен, мне любая грязь по колено. Много лет назад, когда я был весовщиком на шелкомотальном заводе, ты засадил в тюрьму двух моих старших братьев и отца! Тогда мы предупреждали тебя, но ты не внял добрым советам. И мы поклялись отомстить. И сдержали слово. Это я поднес спичку к облитым керосином стенам, я запер твоих детей в доме! Но ты еще в долгу передо мной… Не будет тебе покоя, Салим, не будет никогда, ни за что!..

Ты, Салим, простодушен и доверчив. Тебе и невдомек, кто я такой. Я же столько лет уже преследую тебя, не даю тебе покоя, разрушаю твое счастье. Это я сбил с пути твоего сына Карима, я заставил его украсть твой пистолет, которым был убит, по моему приказу, сторож ювелирного магазина.

Ты, Салим, верен долгу и присяге, а я верен себе. Ты стремишься покончить с преступностью, а я взращиваю преступников. Правда, немного нас теперь осталось, но остались те, кто умеет — хе-хе! — работать. А как мы обделываем свои делишки, ты убедился на собственной шкуре, полковник! Это мы всучили тебе в руки чужого ребенка — и опозорили на весь город, это я велел выкрасть документы из твоего сейфа — и их выкрали!.. Нет, братец, пока я не погублю тебя, ты будешь гибнуть медленно, в мучениях. Я отомщу за отца…

Всю жизнь я купался в деньгах: покупал дома, машины, все, чего желала душа. Накопил целый сундук золота. И ты не смог прижучить меня. Потому что я — оборотень, и не зря зовут меня Адыл-баттал, Адыл-коварный…»

Нет, братцы, не мог я дальше слушать эти подлые излияния! У меня точно в голове помутилось, всего бросило в дрожь, я разбежался и изо всех сил, как футболист, исполняющий одиннадцатиметровый штрафной удар, пнул прохвоста. Конечно, не следовало бы этого делать, сам понимаю, ошибку совершил. Я ведь хорошо знаю устав: милиционер никогда не имеет права распускать руки. Хорошо хоть я не кулаки пустил в ход…

Осознав свою ошибку, я быстренько подхватил Аббасова под мышки, помог ему встать. Тот удивленно поглядел вокруг, произнес себе под нос «товба» и, отряхнув брюки, продолжал путь. Я двинулся следом чуть поотстав: боялся, что опять выйду из себя.

Адыл-оборотень остановился у больших железных ворот, надавил на кнопку звонка. Не успел он опустить руку, калитка, вырезанная в одной из створок ворот, распахнулась, и в слабо освещенном проеме показалась довольно миловидная, сильно надушенная женщина лет двадцати пяти.

— Ассалому алейкум! — пропела она медовым голосом, кланяясь Аббасову в пояс.

— Меня никто не спрашивал? — хмуро справился тот.

— Нет, никто не спрашивал. — Женщина загремела ключами, запирая за нами калитку. — Что-то давно вы не появлялись дома, я начала было беспокоиться.

— У первой жены обитал, ясно? — оборвал ее оборотень.

По пути к дому я повнимательнее присмотрелся к женщине. Рот ее был полон золотых зубов, словно специально повырывали все ее тридцать два зуба, а взамен вставили золотые. С ушей свисают золотые серьги, каждая величиной с ладонь младенца, на каждом пальце — чуть не по десять золотых колец, по-видимому, с изумрудными глазками — очень уж сильно они сверкали. А браслетов на пухлых дебелых руках я просто не смог сосчитать. Поглядев случайно на ножки женщины, я ошалело помотал головой: ее легкие туфельки тоже были обшиты золотом. О боже, куда я вообще попал: в дом какого-то разнесчастного директора кафе или во дворец шаха, о каких частенько рассказывала некогда моя дорогая бабушка? Да, да, это был настоящий дворец, можете мне поверить!

Дом состоял из восьми комнат, каждая из которых выкрашена в другой цвет. На сверкающие бронзовой краской потолки нанесены разнообразнейшие картины. В каждом углу трельяжи с какими-то особыми зеркалами. А люстры? В восьми комнатах по хрустальной люстре под цвет стен. Темно-красные полированные шкафы, драгоценные вазы, в четырех комнатах по цветному телевизору, в четырех — по черно-белому. И ковры — ярчайшие, ручной работы… Серванты и полки ломятся дорогим фарфором, хрустальными рюмками, фужерами. Могу уверенно сказать: здесь было все, что вы можете купить на какой-нибудь выставке изделий легкой промышленности.

Директор опустился на атласные курпачи[7], постланные на полу.

— Потри ноги.

Женщина принялась массажировать жирные ножки бедненького директора.

— Подложи подушек за спину! — последовал новый приказ, который тут же был исполнен.

— Неси ужин.

Тут же подали ужин.

— Налей пиалу коньяка.

Выхлебав содержимое пиалы, Аббасов молча принялся за трапезу. Я давно слышал, как бурчит у меня в животе, поэтому, увидев аппетитные манты на подносе, не смог удержаться. Опустился рядом с любимой женой директора и начал уплетать манты за обе щеки; в считанные минуты уничтожил почти пол-лягана.

— Ну и жрешь ты, куда так спешишь? — рявкнул директор на супругу. — Объедаешь меня!