Конец "Зимней грозы"

Рапорт Куркова не явился для подполковника Асланова неожиданным, он только что получил радиограмму из штаба корпуса с приказом на боевые действия. В Отдельном танковом полку Асланова сложилось прочное убеждение, что направление прорыва немцев на Громославку прикрыто бригадой Бурдова еще надежнее, чем ими самими на Черноморов. Действовать теперь поэтому приходилось в непредвиденных обстоятельствах и далеко не в столь тактически выгодных условиях, как во всех предшествовавших случаях. К немцам, до которых сейчас девять-десять километров, вряд ли удастся подобраться незамеченными, но все-таки попытаться следовало. При этом, по полученным данным, противник бросил на прорыв свои основные силы и пока можно не опасаться одновременного появления немцев с запада от Верхне-Кумского, на кратчайшем направлении на Черноморов. Курков получил приказ на предельной скорости, по возможности скрытно, подняться вдоль левого берега вверх по Мышкове и выйти со своим взводом в точку на карте, лежащую на пути боевого курса немцев, чтобы с небольшим отставанием неожиданно атаковать их с фланга, в дальнейшем действуя по отработанной схеме.

«Как тут поспеешь выйти на немцев, — думал Курков, — если по балкам путь куда длиннее, да и не везде пройдешь, а за ними местность открытая, как стол?»

Заранее вычерченные в блокноте вероятные маршруты движения оказывались совсем неприменимыми, а отработанные сигналы взаимодействия с механиком-водителем, заменявшие ТПУ, которых на семидесятках не было, в сложившейся обстановке слишком бедными. На ходу да на пересеченной местности в прицел такой маршрут не уточнишь, к тому же сумерки близко, придется на броне, решил Курков, когда танки уже набирали скорость. Подставляя лицо обжигающему ветру и секущей снежной крупе, вздымаемой танками, он быстро пристроился впереди, охватив ствол пушки рукой, головой как можно ближе к люку механика-водителя. Экипажи двух других машин взвода Куркова руководствовались его командой «делай как я!». В сложившейся обстановке самым скверным было то, что лейтенант Курков шел в бой не на своей семидесятке и с незнакомым механиком-водителем, не почувствовавшим еще, как говорится, своего нового командира. Его машина, получившая серьезные повреждения в последнем бою, своевременно не вернулась из ремонтно-восстановительного батальона корпуса.

— Правее, правее держи! — досадуя по этому поводу, надрывал голос Курков, наклоняясь вниз. — Ку-уда? Много взял, в овраг угодишь! Вдоль Горькой балки держи! Бровку, бровку щупай, чтоб… Опять много забрал, строй мне сломаешь, ровнее! — чувствуя, что начинает хрипеть, кричал Курков, глотая стылый воздух и то припаиваясь к липкой от мороза броне, то выгибаясь дугой, чтобы не терять немецкую колонну из виду. — Так! Хорошо пошел, теперь левее, на бугор вылезаем!

Лицо ломило, оно немело, и Курков то и дело тер его рукавицей левой руки. Маленькие танки, незаметные в складках местности, все более приближались к вершине угла схождения с немцами, которые их все еще не замечали. Головная колонна немецких машин, уже отчетливо зримая, мощная и грозная в своем неуклонном, упорно-стремительном движении к цели, с ровным, нарастающим низким гулом и лязгом катилась по степи в бурунах высоко вздыбленной снежной пыли. Невооруженным глазом уже были различимы черные кресты на пятнистых бортах.

«До немцев менее километра! Пора спускаться в танк! Вот сейчас, сейчас!» — придерживал себя Курков.

Его взвод, описав пологую дугу на местности, подбирался к гитлеровцам со стороны зацепившегося за горизонт огромного, разбухшего сочным багрянцем солнца, бьющего в борта немецких машин, четко рисовавшихся на фоне темной стороны небосклона. Гюнерсдорф не исключал засаду. Именно поэтому он вывел в голову все тяжелые Т-4, вооруженные 88-миллиметровыми пушками. Эти пушки на танках были сюрпризом для русских и, как считал Гюнерсдорф, грозой огнеметных танков. Его командирский танк следовал в центре клина сразу за новыми танками. Прикинув, что в немецком строю более сорока танков, Курков оглянулся, желая услышать шум моторов основных сил полка. Сзади степь тонула в половодье закатного багрянца, ничего невозможно было разглядеть, но лейтенанту показалось, что он явственно слышит нарастающий лязг и рев танковых моторов. Помахав над головой вытянутой рукой, он спустился в люк и, захлопнув крышку, подключился к рации.

— «Ноль первый», «Ноль первый»! Я — «Ноль пятый», атакую! Прием…

Рация молчала, и он решился.

— Взвод, слушай мою команду! Строй-линия, с места залпом по моей команде… — с расстановкой чеканил лейтенант, с наслаждением прильнув окостеневшим лицом к теплой резине наглазника и нащупывая ногой педаль спуска. В светлом пятне прицела, перечеркнутом перекрестьем нитей, задвигался, сползая то вправо, то влево большой черный крест в красных угольниках. Под ним мелькала траками гусеница, швыряющая назад вверх похожие на сгустки крови шмотки снега. Курков целился как в бегущего зверя, с опережением, весь собравшись в стремлении не наспешить.

— Огонь! — выдохнул он.