Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

Учреждение Грузинского экзархата поставило вопрос и о центре новой церковной организации, духовном и административном. Прежде в духовном отношении таковым в масштабах всех грузинских земель была Мцхета вместе с лежащим в ее основании мощным преданием. Она же являлась и административным центром одноименного католикосата. Для Западной Грузии им был Кутаиси, а до утверждения османов в XVII веке в Абхазии — Бичвинта (Пицунда), объединявшая в себе функции и духовной столицы. В результате церковных преобразований первой четверти XIX века эта «полицентричность» была устранена. С одной стороны, российские власти признавали авторитет и древность Мцхета, что получило отражение в статусе и сане предстоятеля главной кафедры экзархата: экзарх Грузии одновременно именовался митрополитом Мцхетским и Карталинским. Однако централизация управления грузинским духовенством происходила не вокруг Мцхета, а вокруг административно-политической «столицы» российского Закавказья — Тифлиса. Здесь находился сам экзарх, Грузино-Имеретинская синодальная контора и именно здесь, в Успенском (Сионском) кафедральном соборе проводился обряд рукоположения епархиальных архиереев всех грузинских кафедр[694]. Кутаиси в результате процесса укрупнения кафедр стал локальным центром Имеретинской епархии. К авторитету Пицунды российские власти обратятся лишь в середине XIX века, однако уже только как центра образуемой Абхазской епархии.

Как справедливо отмечает Николас Гвоздев, с середины XVIII века централизация империи рассматривалась как часть процесса модернизации, вестернизации и создания более эффективной государственной структуры, как способ более рационального использования экономического потенциала периферии[695]. Консолидация управления имперской церковью в центре и на окраинах, одним из проявлений чего являлось укрупнение епархий, продолжалась даже несмотря на то, что новые церковно-административные единицы зачастую отличались слабой управляемостью. Тем не менее они вполне эффективно выполняли задачу по стиранию «религиозной разности», в которой представители российской церковной мысли видели вызов целостности империи.

В сумме все эти преобразования привели к изменению — на данном историческом этапе — самой парадигмы существования Грузинской православной церкви и ее отношений с обществом. Вынужденно отойдя от традиционной для себя модели «присутствия в мире», она становится частью «области кесаря»: алтарь всецело оказывается подчиненным трону. Для Грузинской православной церкви это явилось коренным переломом. Во все предыдущие периоды истории ей в большинстве случаев удавалось отстаивать свой автономный статус в государстве и оставаться одним из ключевых общественно-политических институтов.

Помимо прочего, установление контроля имперских властей над церковной собственностью способствовало разрыву многовековой связи Грузинской церкви и местной аристократии. Упразднение российскими властями категории церковных азнауров лишило церковь ее слуг и защитников[696]. В прошлое ушла так называемая «этика благорастворения», сформулированная грузинскими книжниками еще в VIII веке и предполагавшая взаимное удовлетворение потребностей церкви и светской элиты: первой — в материальных благах, второй — в приобщении к духовным, пусть и зачастую формальном. Кровопролитное восстание в Имерети и Гурии 1819–1820 годов стало самым ярким примером реакции местного социума на политику империи, направленную на разрыв традиционных связей грузинского общества и церкви.

Возможно ли в данных обстоятельствах говорить о продолжении существования Грузинской церкви как самостоятельного института? Представляется, что вряд ли. В результате реформ имперского правительства она лишилась двух основных принципов организации своей внутренней жизни — самоглавности и соборности. Грузинская церковь была полностью интегрирована в российскую систему управления православной конфессией. В целом произошла ее ассимиляция — административная в полной мере и частично культурная, без сохранения различия, в противоположность Армянской церкви, которая была скорее инкорпорирована. Антропологию части представителей грузинского клира и язык богослужения в данном случае различием считать сложно. Тем более что само краеугольное право служить Богу на родном языке в Грузии было поставлено под сомнение светскими и духовными властями империи, которые в значительной степени вытеснили грузинский язык из городских храмов и попытались ввести в церквах Грузии церковнославянское богослужение[697].