Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

— Вместе со «Стоунз»! — поясняет Джейн. — Я была за кулисами вместе со «Стоунз». На вид они просто божественны! Знаешь, что мне сказал Мик? Он сказал: «Ну давай же, красотка, расцелуй нас как следует!»

Однако Изабель уже отвернулась и с кем-то беседует.

— Изабель! — восклицает Джейн.

Повсюду маленькие бутончики с визгом носятся по сумрачному рококо зала Академии театрального искусства, пытаясь плюхнуться на хорошие места или просто усесться в проходе у сцены. А где-то в задней части помещения Голос Пятнадцатилетней Америки поднимается в постподростковом контральто, ни к селу ни к городу крича в плесневелую пустоту:

— Да-a! Ты, подхалимка проклятая!

Ну и что с того? Джейн смеется. Затем она подается вперед и говорит тому малому в шляпе «борсалино»:

— Погоди, пока не увидишь «Стоунз»! Они такие сексуальные! Они — чистый секс. Они божественны! Ну, «Битлы»… в общем, сам знаешь. Пол Маккартни… сладенький Пол Маккартни. Ты понимаешь, о чем я говорю. Пол Маккарти — он такой сладкий. А «Стоунз», я хочу сказать, они горькие… — Это слово словно бы выпрыгивает из ее легких подобно некой разновидности чудесных лавандово-желтых пузырей Чарлза Кингсли. — Они все из рабочего класса, понимаешь? Из Ист-Энда. Мик Джаггер… ну, это все Мик. Знаешь, что говорят о его губах? Говорят, что его губы дьявольские. Это было в одном из журналов.

Джейн смеется.

— Когда Мик заходит в «Ад Либ» в Лондоне… я хочу сказать, в Нью-Йорке нет ничего похожего на «Ад Либ». Ты можешь зайти туда, и там будут все-все-все. Все они молоды, и они берут верх. Это же настоящая революция! Я хочу сказать, это восхитительно, что все они из низших классов, такие ист-эндские. Из высших классов уже не выходит никого восхитительного, если не считать Николь и Алека Лондондерри. Алек — британский маркиз, маркиз Лондондерри, и все о’кей. Николь приходится показаться на той деревенской ярмарке или еще где-то — и все о’кей, она там появляется, но это вовсе не значит… ты понимаешь, что я имею в виду? Алек такой… тебе непременно следует увидеть, как он ходит. Лично я просто могу смотреть на то, как он ходит — покачиваясь, как корабль. Они так молоды. Все они молоды — в этом вся новизна. Это не «Битлы». Бейли говорит, что «Битлы» уже устарели, потому что теперь мамочка каждого тинейджера гладит «Битлов» по головке. «Битлы» жиреют. «Битлы», они… ну, Джон Леннон вообще-то по-прежнему худой, но вот у Пола Маккартни уже толстая задница. Хотя ничего страшного, и меня это особенно не заботит. А вот «Стоунз» — все сплошь худые. Я хочу сказать, именно поэтому они так красивы, потому что они такие худые. Миг Джаггер… погоди, пока не увидишь Мика.

Затем начинается представление. Начинается электронный выплеск: электрогитары, колоссальные динамики, установленные на просторной желто-серой сцене. Диджей Мюррей Кей (по прозвищу О’Кей) выходит из-за кулис, прямо на ходу выделывая что-то вроде твиста, вовсю вихляя бедрами. Мюррей — коренастый малый тридцати восьми лет от роду. На нем итальянские брюки, белоснежный свитер «сан-вэлли» и соломенная шляпа «стинги брим». Мюррей Кей! Девушки бросают в него бумажные шарики, и пока эти шарики по дуге обрушиваются на сцену, огни сцены буквально взрываются, и шарики словно бы начинают пылать.

И вот наконец сами «Стоунз»… как вообще выразить это в словах? «Стоунз» выходят на сцену…

— О господи, Энди, они божественны!

В самом центре сцены стоит невысокий худой парнишка в спортивном свитере с длинными рукавами, воротник свитера почти сползает ему на плечи. У парня такие узкие плечи, увенчанные такой… колоссальной головой… пышная шевелюра закрывает ему лоб, сползает на уши, а губы у этого парнишки просто исключительные: на редкость крупные и экстраординарные. Они свисают с его лица как гусиные потроха. Глаза парнишки медленно перемещаются по пылающей орде бутончиков, мягкие как кукурузная патока Каро. Затем глаза закрываются, а губы начинают растягиваться в самой что ни на есть вялой, самой конфиденциальной, самой влажной, самой губной, самой чувственной ухмылке, какую только можно себе представить. Нирвана! Бутончики начинают визжать, вытягивая руки в сторону сцены.

Девушки переживают Свой Опыт. Они залезают на сиденья. Они начинают беспрерывно завывать — даже в перерывах между песнями. А что при этом выражается на их лицах! Восторженное страдание! Там, прямо там, под сернистыми огнями, стоят они. Господи, да ведь они прямо там! Тощими руками Мик Джаггер берет микрофон, прикладывает к нему свою массивную голову, раскрывает губы, так похожие на гусиные потроха, и начинает петь… голосом здоровенного негра. Бо Диддли. Манерно покачиваясь, он выпендривается как может, а затем подается вперед, к визжащим девушкам, и его кроваво-красные губы словно бы начинают растворяться…

И время от времени сквозь завывания прорывается:

— Прочь со сцены, вы, подонки!