Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

В четырех кварталах оттуда, на 68-й улице. Мими Рассел идет вниз по Мэдисон-авеню в направлении «Ти-Энтониса», магазина, торгующего изделиями из кожи. Мими; проживающая в доме номер 1 на Саттон-Плейс, внучка герцога Мальборо, дочь издателя журнала «Вог», является единственной девушкой из четырнадцати молодых персон славной крови и славной кости, обвиненных большим жюри округа Саффолк в участии в крупном бесчинстве, учиненном в «Лэдд-хаусе» после бала в честь выхода в свет Фернанды Уэзерилл. Прямо сейчас, впрочем, вся эта скандальная история на глазах изнашивается на Мими, подобно тому клетчатому пальто, что на ней надето. Прямо сейчас, на «субботнем маршруте», она выглядит на миллион долларов. По обеим сторонам от Мими идут сопровождающие ее сестра Серена и Ник Вилльерс — оба молодые и очень симпатичные.

По другой стороне улицы движется парень в длинном непромокаемом пальто с двумя девчушками на прицепе. Это Минди Уэйджер, актер.

А на углу 77-й улицы, близ Парк-Берне, стоит здоровенный малый в спортивной куртке из шотландки и в серой рубашке, опять-таки из шотландки, с полосатым серым галстуком. Это Марк Ротко, художник. Как он там очутился? А, ясно, Марк направляется на шоу Раушенберга в галерее Кастелли, что в доме номер 4 по Восточной 77-й улице. Мерилин чуть позже обязательно скажет: «Да, вон те маленькие ерундовинки были бы очень милы», — на что Лайла ей заметит: «Бога ради, Мерилин, ты же не дамское белье покупаешь».

Ротко стоит в самой середине невероятной кометы и рассказывает, что обычно он нипочем не отправится по «субботнему маршруту» без трехметрового шеста в руках.

— Да, я хожу на открытия, — говорит он. — На открытия выставок моих друзей. Я уже пожилой человек, и у меня уйма друзей. А на сей раз мне просто случилось оказаться по соседству.

Для самих участников «субботнего маршрута», однако, ровным счетом ничего не значит то, что художники и серьезные коллекционеры смотрят на весь этот променад как на спектакль социальный, а следовательно, не особенно клевый. Непреложный факт состоит в том, что «субботний маршрут» по художественным галереям имеет приблизительно такое же отношение к Искусству, какое посещение церкви имеет к Церкви. В прежние времена суббота являлась великим днем для коллекционеров. Теперь же они предусмотрительно появляются на улицах со вторника по пятницу включительно, избегая «толпы» — хотя в этот самый момент у Уайлденстейна «чарлзы райтмены» находятся в том зале с драпировкой из бархата цвета портвейна, где, как всегда, на мольберте под северным светом стоит единственная картина, а две другие прислонены к ближайшей стене.

— Обожаю, — говорит Дж. ___, покупатель и поклонник. — Это настоящий шедевр. Похоже на игру желтой собаки.

Впрочем, что нам до Искусства как абстракции? Уже почти три часа дня, и вся комета, похоже, поворачивает к Парк-Берне. Огаст Хекшер только закончил свои дела у Кутца (острогранные абстракции Реймонда Паркера), а также у Стэмпфли (те дикие штуковины за авторством Хорхе Пикераса) и теперь направляется к Парк-Берне. Тот малый в черном честерфилде напротив Парк-Берне, рядом со Старком — это Джон Леб из «Леб энд Леб Лебс», внук Артура Лемана. Все Леманы, похоже, выходят на «субботний маршрут». Роберт Леман только что покинул галерею Уайлденстейна. Гербер Леман, губернатор, сенатор, восьмидесятивосьмилетний патриарх, уже находится в том великом месте встречи, на третьем этаже Парк-Берне. Два больших зала галереи, как всегда, блистают изобилием антиквариата, который будет продан с аукциона на следующей неделе. Сейчас же он тщательно пронумерован и выставлен для всеобщего обозрения: буковые стулья эпохи Людовика XVI с горчично-желтой обшивкой, алые лакированные кресла Зонсея, украшенные мозаикой из игральных карт с лицами китайских вельмож, задрапированные бронзовые девы, держащие в руках изогнутые рога изобилия, откуда пускает побеги осветительная арматура, молитвенный коврик «кулах», причудливой формы пепельница из клуассонской эмали, малахитовые пасхальные яйца, парочка золоченых пальм примерно восемь с половиной футов в вышину, кувшины для сливок, табакерки, низкие столики, канделябры, кольца для салфеток, а также всевозможные табуретки, безделушки давно умерших царей, аристократов, рыцарей, сражавшихся на турнирах, и мелкопоместных дворян с запада Англии.

На стенах (опять сплошной бархат) висит изумительно простой ассортимент картин XIX столетия. Все эти произведения искусства сорок лет тому назад были приговорены парижскими авангардистами как «буквалистские», «академичные» и «слащавые», но теперь они довольно яростно, если даже не отчасти извращенно, «берутся» — и Мессонье, и Бреме, и Вильбер, и Милле, и Риджуэй Найт.