Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

— Я здесь, чтобы это отрицать, малыш, — заявляет Мюррей Кей в микрофон. — Я хочу сказать, я здесь, чтобы отрицать то, что Ринго на ком-то женится. Вы сами прекрасно знаете, что, если бы он собирался жениться, вы первым делом услышали бы об этом по радиостанции «1010 Даблью-ай-эн-эс», что в Нью-Йорке. А теперь, малыш, послушай, как сами «Битлы» все это освистывают!

У Мюррея Кея даже есть кассеты, которые все это иллюстрируют. Он говорит что-то вроде: «Пол, малыш, мы так рады, что ты нас на свою свадьбу позвал, правда, малыш». А Пол откликается: «Брось, Мюррей, я рад вроде как все это дело прояснить».

Мюррей всю ночь гоняет битловские диалоги. Порой в них проявляется какая-то странная нервозность, что-то такое, по поводу чего Мюррей Кей осведомляется:

— Эй, Пол, что происходит, малыш?

— Не знаю, Мюррей, все вроде как происходит.

— Знаешь, Пол, кое-кто попросил меня у тебя выяснить… я хочу сказать, они, некоторые твои фанаты, попросили меня у тебя спросить, так что я не стану тушеваться и задам тебе вопрос напрямик: «Какой твой любимый цвет?»

— Гм… ну, знаешь… вроде как… пожалуй, черный.

— Черный?

— Ну да, знаешь, черный. Думаю, Джон сейчас со стремянки спрыгнет.

Слышатся аплодисменты.

— Они аплодируют, — говорит Пол. — Совсем как на матче в крикет.

Символическая логика, малыш! Кому какое дело, что происходит? «Битлы» теперь здесь, и Мюррей Кей прямо сейчас совсем рядом с ними.

В какой-то момент Мюррей чувствует себя шоуменом, разыгрывающим роль под названием «Мюррей Кей на этой конкретной ступени своей карьеры». Роль, понимаете? На самом деле он вовсе не такой. Но уже в следующую минуту на первый план выходит весьма ревностная оценка своей роли Мюррея Кея и всех тех уникальных навыков, которые оказались в нее вложены. Символом гордости Мюррея, связанным со всем этим делом, является его шляпа. Гордо сообщая всем свое имя, он не снимая носит свою соломенную шляпу и даже готов за нее подраться. Как-то раз парень вел представление в театре Фокса в Бруклине, и один из бесконечной вереницы певцов, что приходят и уходят, вдруг сделавшись не в меру игривым, фамильярно сдернул с головы Мюррея Кея его шляпу и швырнул ее в публику. Мюррей Кей просто взорвался. Он немедленно прекратил представление, заставил того малого спуститься в зал, в беспокойную массу орущих подростков, и вернуть шляпу на место. Надо думать, что-то такое появилось тогда у Мюррея в глазах, отчего бедный певец ему беспрекословно повиновался.

То же самое касается музыки, которую Мюррей ставит, будучи диск-жокеем. В целом она называется рок-н-ролл, однако сам Мюррей Кей считает этот термин устаревшим. Он утверждает, что теперь это просто популярная музыка — не какое-нибудь там подростковое отклонение, а все равно как свинг в тридцатые годы. Мюррей по-настоящему выходит из себя, когда кто-то вроде Уильяма Б. Уильямса начинает поносить рок-н-ролл как нечто недостойное. Особенно сильно его возмутило, когда Уильямс взялся представлять первую хитовую запись «Битлов» под названием «Я хочу взять тебя за руку» как «Я хочу взять тебя за нос» и проигрывать всего лишь 12 секунд всей песни. Та же самая публика, говорит Мюррей Кей, постоянно с ослиным упрямством снова и снова заводит болтовню про Гленна Миллера, Томми Дорси, Арти Шоу и всю эту компанию с таким пафосом, как будто они и есть настоящие классики — все эти слезливо-сентиментальные баллады, весь этот тупой гламур придорожных гостиниц, которым несет от «Биг-Бенда», когда оркестром руководит какой-нибудь пожилой кавалер с круглой физиономией и зачесанными назад волосами. Бизнес Гленна Миллера по-настоящему достает Мюррея. В сегодняшней поп-музыке, по его мнению, есть такая энергия и такая сложность, какой Гленну Миллеру и за сто лет было бы не достичь.

— Когда я слышу, как люди начинают болтать про Гленна Миллера, — говорит Мюррей Кей, — нет, черт возьми, для меня это уже слишком.

По странной иронии рок-н-ролл (или как там еще назвать ту музыку, которую ставят истеричные диск-жокеи) сейчас в большой моде среди интеллектуалов Нью-Йорка, Парижа или Лондона. Они прямо-таки преклоняются перед ней как перед неким примитивным искусством. На вечеринках вечно ставят записи «Ширеллз», «Джеллибинз», «Бич Бойз», Ширли Эллис, Дионн Уорвик, Джонни Риверса и других подобных им музыкантов. Джаз, в особенности тот, который играют люди вроде Майлса Дэвиса и Телониуса Монка, считается безнадежно буржуазной музыкой. Примерно такого вкуса можно ожидать от приехавшего в Нью-Йорк на «стильный уикенд» парнишки из колледжа Уильямса с приглаженным «ежиком» на голове.

И все же эта мода никогда не включала в себя самих диск-жокеев, хотя о некоторых из них, в особенности о Мюррее Кее и Кузене Брюси, порой упоминают как о своего рода явлении поп-культуры. Таким образом, сами диск-жокеи остаются единственными людьми, которые по-настоящему ценят свое искусство. Разве кто-то еще способен понять, что произошло, когда Мюррей Кей взял власть над «Битлами»?