Конфеты с ликером

— А, хочу обои купить.

Ездили на рынок, выбрали обои, еще он приобрел ей краску для кухни.

Она распоряжалась Данилой, как будто он был ее законным мужем.

Собственно, он и являлся ее первым мужчиной.

Раньше он работал в этом отделении, потом ушел в другую больницу, а когда возникла необходимость в операции, он лег именно сюда к прежним сестрам и коллегам.

Не хотел лежать в своем нынешнем отделении наравне с собственными больными. Был весьма щепетилен.

Его любили в его прежнем коллективе, а уж про Лелю и говорить нечего. Она просто молилась на Данилу. Он был для нее всем — другом, советчиком и многолетним любовником.

Она надеялась, что у нее под сердцем лежит, двигает ножками и питается его ребенок.

Что делать, Данила помог ей донести обои, краску до квартиры Никиты. Посидели, попили чайку. Леля не плакала.

Никита явился вечером мрачный.

— Что это? — заорал он. — Откуда?

Квартира была почти уже убрана, горой лежали обои.

— Мне маляры за спирт дали, но я сама не поклею.

— Ну не поклеишь — и хрен с тобой, — сказал Никита и пошел на кухню. Там стояла кастрюля с картошкой в мундире.

— Это что? — увидев кастрюлю, завопил он. — Это как называется?

И он швырнул кастрюлю на пол, картошка раскатилась.

Леля быстро, пока дело не дошло до рукоприкладства, собрала картошку с пола и пробралась на кухню, почистила и поджарила полную сковороду с луком и парочкой морковок.

Никита же вынул из холодильника шпроты и сожрал их стоя, вылавливая пальцами из масла, масло подобрал хлебом.

— Мужа! — сказал он, подобрев. — Мужа надо встречать горячим ужином и рюмкой!

Съел все огурцы из банки. Потом умял полсковороды картошки. Потом сказал: «Мать с сестрой хотят прийти, но не в этот срач, нет, поклеишь обои, тогда позовем».

Это слово «срач» было, видимо, у них семейное.

Наутро он ушел, а Леля позвала Надежду и еще одну раздатчицу с больничной кухни — молдаванку Раю.

Они пришли в шесть и к одиннадцати вечера дружно обклеили две комнаты и коридор. Потом Леля покормила их картошкой с соленым шпиком, Надежда сбегала за бутылкой.

В полдвенадцатого явился Никита.

— А это еще кто?

— Не узнаешь? Надежда Ивановна, старшая сестра, ты же ее помнишь, а это Раечка — раздатчица в кухне.

Рая, беззубая тетка под пятьдесят, протянула обе руки: «Кого я вижу, больной, садись с нами».

Он сел, выпил стакан и съел все безропотно. Затем его повели смотреть комнаты.

— Здорово! — говорил он. — Как здорово! Только прихожая осталась ободранной.

— Обоев не хватило, — сказала Раиса.

— Попросите у маляров еще, — предложил Никита.

— У маляров, у каких? — вытаращилась Рая.

— Которые ремонт делают, — удивился Никита. — У вас на втором этаже.

— А, — ответила Надежда, перебив Раису. — Да они уже закончили отделочные работы, ушли.

Раиса же запела старинную песню «Лаванда».

Короче, Никита, как только что ушли женщины, учинил Леле допрос, где она взяла обои, при этом норовил стукнуть кулаком в живот. Леля ответила, что взяла в долг денег, что не хватает на жизнь и даже на питание.

— У любовничков берешь? — кричал Никита.

Дело кончилось как всегда, свалкой на полу.

Когда Никита заснул, Леля собрала вещи и пошла к себе в больницу. Там она переоделась, поднялась на четвертый этаж и заснула в сестринской комнатушке на кушетке. Все равно в девять начиналось ее дежурство, и через сутки утром она уже ехала с Данилой в Сергиев Посад.

Но, будучи предельно осторожной, велела довезти себя до вокзала, дождалась прихода поезда, проследила, что Никита не приехал, и отправилась к себе домой, в холодное нетопленое логово.

Там все уже было знакомо, наколола дров, затопила, сварила себе суп, поела и безмятежно заснула почти до следующего утра.

Проснулась от лютого холода, опять затопила.

Она там так и осталась бы жить, но злой дух Никиты не мог успокоиться.

Как сказала потом Леля по телефону Даниле:

— Ему нужна раба, понимаешь, и чтобы он еще не тратил ничего, и мог бы бить. И я не могу от него уйти, он убьет, он может, и ребенка убьет, он уже подозревает, что ребенок не его.

Так она в первый раз сказала Даниле то, о чем думала уже очень давно.

Никита явился в больницу в девять утра, к концу дежурства, и заставил Лелю поехать к нему.

Леля, войдя в дом, увидев грязь в прихожей и в ванной, сказала:

— Значит так, я больше не хочу с тобой жить, ты меня бьешь.

— Уродина, — с удовольствием ответил Никита. — Я тебя еще не так буду бить.

Все повторилось на грязном полу, потом пришлось убирать. Потом Никита открыл стенной шкаф — как ни странно, там лежали какие-то новые обои в рулонах.

— Я одна не могу.

— А что надо, скажи, — внезапно смягчился Никита. — Я помогу, а то мать с сестрой грозятся прийти.

Они вместе кое-как поклеили обои, только потом Леле удалось прикорнуть поспать.

А вечером Никита по длинному звонку открыл двум дамам в шубах. Они мазнули взглядами по худой, бледной, с торчащим животом Леле, прошлись везде.

— Обои какие, как у бабы Тоси в деревне, — заметила мать. — Не могли побогаче купить?

— Да, — поддержала ее дочь. — мне бы было стыдно так жить.

— Никита, пора зарабатывать (мать).

— Да я его устрою, хочешь (сестра).