Конфуций

Не успел он прийти в себя после смерти Боюя, как на него обрушилось новое несчастье: умер Янь Юань – наследник его дела, некогда обещавший не умирать прежде Учителя. Горе старого учителя было безмерным. Забыв об этикете и о собственном достоинстве, он безудержно рыдал, вновь и вновь повторяя: «Небо хочет погубить меня!» О, даже он, умевший быть невозмутимым и перед лицом смерти, в эти черные дни не смог сдержаться и возроптал на само Небо.

– Учитель, вы убиваетесь о Янь Юане сверх всякой меры, – осмелились напомнить ему ученики.

– Разве? – ответил Учитель Кун. – Но если мне не оплакивать Янь Юаня, то кого же мне оплакивать?

Он был только человеком – этот мужественный и свободный в своих чувствах старик.

А потом Конфуцию пришлось объясняться с отцом покойного, его давним учеником Янь Лу. Этот бедный, обиженный судьбою человек, который, конечно же, души не чаял в сыне и связывал с ним большие надежды, никак не мог взять в толк, почему Учитель Кун, любивший Янь Юаня больше родного сына и притом никогда не жалевший денег на похороны близких, порой хоронивший за свой счет даже незнакомых людей, не захотел устроить для своего признанного преемника пышные похороны, которые соответствовали бы истинным достижениям усопшего. Безуспешно пытался Конфуций объяснить убитому горем отцу, что он не только Янь Юаня, но и всех учеников считает своими детьми и что даже собственного сына похоронил в обычном тонкостенном гробу без погребальной колесницы. Несчастный отец ничего не хотел слышать.

– Но уважаемый Учитель мог бы продать свою колесницу, чтобы купить двойной гроб, – стоял на своем Янь Лу.

Услышав это бестактное предложение, Конфуций поморщился. «Я – ученый человек и советник, – отрезал он. – В моем положении мне нельзя без экипажа».

Тогда за дело взялись ученики и на собственные средства устроили своему товарищу роскошные похороны, о которых мечтал его отец. Конфуций не скрывал своего недовольства: «Янь Юань считал меня своим отцом, а я не смог отнестись к нему, как к собственному сыну, – воскликнул он. – Я не виноват, мне помешали!»

Засим споры были окончены, и ученики проводили останки Янь Юаня до их последнего пристанища, а потом носили по усопшему траур, как по родному брату.

От всех этих переживаний Учитель Кун занедужил и слег. Услыхав про его болезнь, Цзи Канцзы прислал ему какое-то снадобье, изготовленное его личным лекарем, но Конфуций отверг подарок. «Не зная, что это за лекарство, я не буду его принимать…» – пробормотал он. Ему становилось все хуже. По городу поползли слухи, что Учитель Кун при смерти. И вот однажды утром в гости к больному пришел сам Ай-гун в сопровождении своих знатнейших сановников. Конфуций не имел сил встать, но пренебречь этикетом, конечно, не мог и велел положить на него сверху парадную одежду, а в руку вложить скипетр советника. Теперь государь мог без особого труда вообразить, что престарелый Учитель стоит перед ним в полном ритуальном облачении.

Желая подбодрить больного, Ай-гун завел с ним разговор на темы, как он знал, приятные ему, – о церемониях и музыке, древних книгах и реликвиях. Он даже спросил, кто из учеников уважаемого учителя более всего преуспел в учении – глядишь, приблизят его ко двору, дадут хорошую должность… Но все эти расспросы не вызвали в Учителе Куне воодушевления.

«Прежде у меня был ученик по имени Янь Юань – вот он любил учиться, – сухо ответствовал Конфуций. – А теперь он умер, и у меня больше никого нет…»

На том и закончилась беседа знаменитого учителя с государем. А потом в доме Конфуция собрались старшие его ученики, пришедшие со словами признательности и утешения. Многие из них уже высоко продвинулись по служебной лестнице и предстали перед наставником в парадных одеяниях, держа в руках свои чиновничьи таблички-скипетры: посланники и секретари, распорядители и писцы, начальники управ и командиры гарнизонов. Ни дать ни взять – аудиенция в царском дворце! Конфуций и тут не выказал никакой радости, напротив, был не на шутку рассержен. «Кого хотите вы обмануть? – вскричал он слабым голосом. – Неужто вы думаете, что сможете обмануть Небо?» Лишний раз напоминают нам эти слова о том, что Конфуций вовсе не считал учение только подспорьем в службе, что он видел в своей школе интимный и доверительный круг хранителей сокровенной правды традиции, а не место, где учатся будущие министры. Но его не оставляли мрачные предчувствия. Однажды он признался: «Мое дело, кажется, безнадежно. Уже давно я не вижу во сне Чжоу-гуна…»