Конго глазами художника

Мы шествовали между рейками, возвышаясь над крышами домиков, словно два великана. Перед алтарем остановились, и барабаны смолкли. Нзиколи сделал шаг вперед, вытянул руки, поднял лицо вверх и начал громко говорить, обращаясь к крове дерева. Моя рубашка в красную клетку висела на нем мешком, грязно-желтые брюки тоже были чересчур велики и волочились по земле. Из кеда торчал мизинец.

Я не понимал ни слова, но догадывался, что меня кому-то представляют. Нзиколи несколько раз указывал на меня рукой, как будто кто-то сидел на дереве и слушал его. После того как я был представлен, за алтарем родился тягучий звон. Там стоял вождь. Он вращал вокруг своей головы непонятный предмет на длинной веревочке. Нзиколи шепотом пояснил:

— Нзобби. Это Нзобби отвечает.

Пронзительный звук резал уши. Повернувшись к алтарю, вождь несколько раз поклонился, при этом все стихло.

Мы вошли в лабиринт. Ритуал свершился, можно было говорить в полный голос. Вождь показал мне предмет, который так странно звучал. Это была длинная плоская дощечка. Когда ее вращали, она заставляла воздух колебаться особым образом, но для этого требовался навык. Сколько я ни пробовал, мне не удалось вызвать голос Нзобби.

Домик Нзобби

Нзиколи объяснял мне, что происходит на культовой площадке.

— Здесь убивают всех животных, чье мясо едят во время танцев в честь Нзобби.

Земля была черная от запекшейся крови. Тут и там из земли торчало что-то, видом напоминающее не то силки, не то маленькие виселицы. Из слов Нзиколи я понял, что разные предметы тут как бы символизируют занятия жителей деревни. Один связан со сбором пальмового сока, другой — с охотой и так далее.

Нзиколи отворил для меня дверцы маленьких домиков. Внутри лежали, словно куклы, деревянные идолы, а также своеобразные палицы. Все было загрунтовано белой краской и расписано красными и синими точками.

— А ты не можешь их вынуть, чтобы я посмотрел на свету?

Нзиколи опустился на колени и начал вытаскивать кукол одну за другой. Белые фигурки обитали в каждом помещении. В отдельном домике, в плетеной ротанговой колыбели, лежала здоровенная скульптура с посаженной в ямочке на животе агавой. Растение хорошо принялось и зеленело сочными листьями.

— Это мертвый человек, — объяснил Нзиколи. — Смерть тоже представлена здесь.

У всех человекоподобных фигур было на животе по агаве, а из головы торчали перья лесной птицы, которая славится изумительным синим оперением.

Идолов извлекли из домиков и расставили на земле. Вождь подошел ко мне и что-то сказал. Нзиколи перевел.

Он говорит, что ты должен оставить матабис — дар для Нзобби.

— Сколько?

— Триста франков.

Я поискал в карманах.

— У меня только бумажки по тысяче франков.

— Ничего, разменяем у меня в лавке.

Идолов вернули на место. Я поблагодарил за показ, и мы возвратились в деревню. На нас глядели с опаской, все понимали, что мы ходили на свидание с Нзобби. Но никто ни о чем не спрашивал.

— Так ты говоришь, Нзиколи, что во всех деревнях бакуту есть такие кумирни?

— Нет, не во всех. Почти во всех.

— Я смогу увидеть еще?

— Конечно. Теперь, когда ты увидел одну, это больше не тайна. Во всяком случае, для тебя…

ПРОКЛЯТИЕ УНГАЛЛЫ

Ритуал Унгаллы должен был происходить в деревеньке Макеле, среди белого дня. Я переночевал, как обычно, у Кинтагги, а свободные утренние часы заполнил разговором с Нзиколи, который поделился со мной обширными планами своих закупок. Он намеревался составить мне компанию до Долизи, когда придет время мне уезжать из Конго.

Около полудня мы выехали в Макеле. Когда мы прибыли, там уже собралось немало народу. Сбежались ребятишки, окружили машину и хором закричали:

— Тата Нзиколи! Тата Нзиколи!

Сопровождаемые многочисленным эскортом, мы присоединились к толпе. У Нзиколи здесь было много знакомых, и мы без конца пожимали протянутые руки.

Макеле жарилась в лучах полуденного солнца. Здесь, как и всюду, посреди деревни особняком стояла сампа, по она выглядела необычно. К столбам, служившим опорой навесу, были прикреплены большие куски коры, так что получилось нечто вроде стен, а из-за тени все сооружение казалось черным. Вокруг сампы на убийственном солнцепеке сгрудилась особенно плотная толпа. Откуда у них силы берутся в такую жару? У меня рубашка прилипла к телу, едва я вышел из машины.

Кругом были только мужчины, ни одной женщины. Я спросил Нзиколи, куда они подевались. Он оторвал взгляд от кеда, который подвязывал ротанговым лубом.

Унгалла не для женщин, они могут умереть, если увидят Унгаллу. Только сестры-близнецы могут участвовать. Они обязательно должны участвовать, без этого ничего не выйдет.

Я не заметил никакой торжественности. Мужчины ходили взад-вперед и переговаривались, размахивая руками, дети шумели и катали обручи, кто-то ссорился. Но из-под навеса сампы доносились глухие голоса, а иногда словно хрюканье.

— Это Унгалла, — смеясь, объяснил Нзиколи. — Но там еще не все готово. Пошли, зайдем пока в дом, посидим в тени.