Конго Реквием

Оратор начал свою речь с этой цитаты, дабы подчеркнуть, что покойный всю свою жизнь был «свободным человеком» – читай: плевал на мораль, закон, гуманность и прочие ценности, которые могли бы ему помешать побеждать других, причем к «другим» относились все. Великий Джованни всегда считал себя выше закона. Лоик был знаком с творчеством Леопарди. То, что этого исключительного по доброте и чувствительности поэта цитировали в подобном контексте, было потрясающей бессмыслицей – или же лицемерным присвоением интеллектуальной собственности. Но в конце концов, у края могилы какое значение могла иметь еще одна ложь?

Часовая служба в соборе Сан-Миньято аль Монте сильно притупила восприимчивость присутствующих. А потом пришлось сражаться с журналистами, чтобы добраться до машин. Тем же утром первые полосы ежедневных изданий выдавали самую противоречивую информацию и самые причудливые гипотезы относительно смерти Кондотьера. Ни семья, ни полиция не произнесли ни слова.

И по простой причине: никто ничего не знал.

Несмотря на свое состояние (у него распухло горло и заложило нос), Лоик оценил красоту сцены. Монтефиори построил на кладбище Аллори склеп из черного гользинского мрамора в стиле ренессанса, чьи чистые линии напоминали первые шедевры Брунеллески. Жестянщик всегда принимал себя за одного из Медичи. Он открывал собой усыпальницу: предки графини были захоронены в крипте флорентийского дворца, а прародители самого Монтефиори – где-то на заброшенных пустырях.

Зимнее солнце дало свое благословение церемонии. Утренние лучи напоминали золотистый елей, которым смазывают лоб больного «во имя Господа». Все были одеты в темное, что придавало торжественности и однородности собранию, изначально и того и другого лишенному. Рядом со старыми мафиози с их кричащей элегантностью, выставляющими напоказ своих дам лет на тридцать-сорок моложе, стояли совсем иные пары, аристократические, являющие собой куда более изысканное равновесие. Лоик особенно восхищался женами, которым перевалило за шестьдесят: они крепко держались, сумев стать незаменимыми или устрашающими, чтобы до конца пройти путь рука об руку со своими мужьями – крепкими орешками…

Речи продолжались. Картина своей пышностью напоминала групповые сцены из галереи Уффици, итальянские слова своей музыкальностью – «Симфонию» Габриели. Все вместе казалось ему истинным чудом, но он был необъективен: оглушенный снотворными, он провел накануне всю вторую половину дня у бассейна со своими детьми. Вроде обычная ситуация – и в то же время исключительная: он не был с ними дольше часа вот уже несколько месяцев, – но она переполнила его чувствами. Их жизненная сила перевешивала траурную атмосферу виллы – сестры то прилипали к телефону, то театрально рыдали, мать тенью бродила по саду, София, с ее надменностью, не знала, какую линию поведения выбрать перед лицом несчастья.

– Cosa stai facendo?[41]

Лоик подскочил:

– Что?

София только что пихнула его локтем. Церемония заканчивалась. Следовало бросить розу внутрь склепа. Он взял свою и вошел в мавзолей. От черных стен исходило неожиданное тепло. Эта строгость стиля не подходила Кондотьеру. Он был достоин погребения на египетский лад – с убитыми рабами, сокровищами и фресками на стенах, повествующими о его исключительной судьбе.

Он бросил розу на гроб и подумал о собственном отце, где-то там, в Африке. Какие опасности ему угрожают? Может, убийцы решили вырвать сердце и у него?

Когда он вышел обратно на свет, София, держа детей за руки, разговаривала с напомаженным блондином, совершенно не соответствующим обстановке. Лоик сразу понял: коп. София с напряженным лицом сделала ему знак подойти.

Неприятности начинаются…

34

– Позволь представить тебе Массимо Сабатини, ispettore superiore.

Лоик не мог вспомнить, чему соответствует это звание: капитану или майору. Во всяком случае, достаточно, чтобы вести уголовное расследование. Мужчина подтвердил, что дело Монтефиори поручено ему. Светлые волосы, сбрызнутые лаком, лет сорока, он отличался той бесцветностью, которая бывает иногда присуща итальянцам с севера страны, скорее смахивающим на немцев.

София препоручила Милу и Лоренцо одной из сестер и вернулась к ним:

– Месье Сабатини хотел бы с нами поговорить, это займет несколько минут.

– Со мной тоже? – спросил Лоик, разыгрывая удивление.

– Это ненадолго, – бросил полицейский, слегка поклонившись.

Все собравшиеся двинулись к выходу с кладбища. Над решеткой ограды трещали вспышки фотоаппаратов. Ispettore указал на тенистую дорожку, которая вела в обратном направлении. Семейство Монтефиори устроило обед для пятидесяти самых близких – Лоик не спешил к ним присоединиться.

Они шли в молчании. Аллеи напоминали улочки Помпеи. Время внезапно замерло благодаря лаве и пеплу. Ритуальные кресты, разделенные немалым расстоянием стелы, шелестящая под ветром листва… В совершенной лазури деревья казались синими, а гробницы посеребренными.