Конкистадоры

Это снова оказался злополучный Клавдиан. Ральф читал книгу вторую «Против Руфина» и, дойдя до своего излюбленного «Альпы одолены, спасены гесперийские царства…» на странице сто семнадцать вдруг остановился. Что-то цепко и неотступно держало взгляд, будто приколов его булавкой к концу строки. И он снова увидел тот странный дефект. Ральф признался мне, что испытал в тот миг нечто вроде смутного страха, как ни малодушно это звучит. Он был человеком храбрым, но глубоко рассудочным, и потому любое вмешательство в его жизнь чего-то необъяснимого производило на него такое же роковое воздействие, как щепотка песка, брошенного в точный механизм часов. Борясь с желанием захлопнуть книгу, он поднял ее к свету. На мелованной бумаге появилась четкая тень – ее отбросило «утолщение». Тень муравья, потому что утолщение и было муравьем. Ральф хотел сдуть насекомое, но оно с оскорбительным спокойствием проигнорировало эту попытку. Он провел ногтем по черному хитиновому хребту и ничуть не потревожил муравья. Тогда Ральф вернулся на сорок страниц назад и нашел строку, где видел его впервые. Там ничего не было. Через некоторое время опустела и страница сто семнадцать.

Ральф показал мне блокнот, куда вот уже почти месяц заносил дату, время и место каждого его появления. Сначала он убеждал себя, что при всей странности насекомого особенно беспокоиться не стоит. Бумага ли привлекала муравья или типографская краска – так или иначе, книг он не портил. После его исчезновения буквы оставались прежними, Ральф исследовал их под сильнейшей лупой. Даже мельчайшие ворсинки на бумаге оказывались несмятыми, неповрежденными. Ральф твердил про себя, что с раскопок вполне можно было привезти «пассажира» и похуже… Но его все больше тревожила цепкость этого создания, которое казалось одновременно и живым, и мертвым. И еще пугала способность муравья мгновенно исчезать, словно проваливаясь сквозь толщу страниц, чтобы через некоторое время обнаружиться снова, на сей раз в другой книге. Потом ему пришла в голову забавная мысль, что муравей не иначе как читает, потому что больше ему делать в книгах было категорически нечего. Однажды Ральф принес с кухни сахарницу и поставил ее рядом с открытой книгой, где обнаружил муравья в очередной раз. Он наблюдал за ним три минуты. На четвертой минуте муравей пропал, не обратив на сахар никакого внимания. Тогда-то Ральф впервые сделал отметку у себя в блокноте.

Сначала он полагал, что муравей отмечает целые слова. Потом вполне резонно отказался от этой версии и пришел к выводу, что тот указывает лишь на отдельные буквы и знаки, застывая на них с поразительной точностью и каким-то мертвым упорством. На пробеле или на чистом поле страницы муравей не появился ни разу. Буквы эти Ральф стал записывать не сразу. Судя по записям, самое продолжительное наблюдение за насекомым длилось тридцать пять с половиной минут, самое короткое – двадцать секунд или чуть меньше. Само собой, Ральф отмечал вовсе не время его появления (самого появления он никогда не видел), а время своего появления над страницей, на которой в данный момент находился муравей.

Я взял блокнот и просмотрел колонки, в которые заносились все параметры этого необычного наблюдения. Особенно меня заинтересовала та, где значились буквы, облюбованные насекомым. Я прочитал их и пожал плечами. Ральф нервным движением забрал у меня блокнот.

– Да, в этом нет никакого смысла, – торопливо согласился он. – Вообще не имеет смысла этим заниматься. Во всяком случае, не так.

Он обвел взглядом развернутые тома, и я впервые признался себе, что это был взгляд безумца – лихорадочный, беспокойный, пустой. Ральф между тем спросил, видел ли я фотографии, сделанные им в той расщелине, куда его спускали на веревке?

– Ну конечно, – ответил я. – Они ведь вошли в отчет экспедиции.

Он засмеялся коротко и невесело и будто сам испугался этого звука.

– Вы ведь помните, – продолжал он, – что стены камеры были покрыты иероглифическими надписями? Помните, конечно. Из-за этих надписей мы и поняли, что нашли вовсе не погребальную камеру. Там не было ничего, что обычно написано в этих местах – ни ритуальных формул, ни магических заклинаний, ни обращений к богам. А ведь они везде неизменны, меняется только имя царя.

Я поддержал его:

– Верно, надписи были довольно странные, я бы даже сказал…

– Бессмысленные! – резко оборвал меня Ральф. – Я сразу это понял, я ведь занимаюсь этим почти всю жизнь! В них не было никакого смысла. Мы пытались читать их и слева направо, и справа налево, и сверху вниз. Неизменно получалась абракадабра, хотя все знаки были нам известны. Ни единого связного предложения. Кроме одного, на потолке.

Я помнил этот снимок, сделанный в расщелине. На отполированном, слегка потускневшем песчанике высечено всего два-три десятка иероглифов. Они были расшифрованы первыми, а дальше дело не пошло.