Конкурс красоты

— Ты с сестрой Тварью-то говорил? — тихо спросил один монах другого, показывая глазами на бледное женское лицо возле гроба. — Все-таки совсем она у нас новая. Вчера еле-еле откачали…

Второй монах кивнул.

— Вы, сестра, сами все для себя решить должны, — говорил он ей через несколько минут в небольшой келье. — Место у нас тут не самое удобное. Сами видите — дно озера. Хорошо хоть молитвами воду удерживаем, чтобы в помещения не просачивалась. Но сырость, сырость… Отец настоятель вот уже сколько лет от ревматизма хворает. И еда у нас, знаете… Мы, конечно, не жалуемся, потому что сами не знаем, откуда эта еда приходит. Пока на прежних монастырских запасах живем, а они-то должны были давно кончиться. Так что не знаю, сестра, вы сами должны решение принять. Если что, мы вас — р-раз — и на поверхность поднимем, у нас приспособление есть, наш диакон, кандидат технических наук, разработал… Ну да вот вы и дрожите…

Тварь, уже не в белой тоге, которую она разорвала в то утро, а в сером платье и пуховом платке, мелко тряслась. На предложение монаха резко помотала головой:

— Нет, нет, я уже решила. Прошу, не прогоняйте… Я с ним поклялась рядом быть, и вам помогать тут буду. Вы же святой…

— Ну какой уж святой, тоже скажете… — монах улыбнулся. — Я-то сам в монастырь незадолго до Погружения попал, а до этого в обсерватории работал, звезды наблюдал… А потом, когда ни науки не стало, ни веры, и пришел сюда. Наши целыми лабораториями тогда в монастырь уходили. Так что смотрите сами. И потом… — Монах откашлялся в кулак. — …обитель у нас все-таки мужская…

— Но если у вас разные животные уживаются друг с другом и с людьми, то…

— …то и мы, дай Бог, уживемся, — закончил за нее монах и поднялся. — Покреститесь. Имя новое получите, «Тварь» больно неуклюже звучит. Хотя, все мы твари Божьи. Идемте, сейчас отец настоятель будет говорить.

— Первосвященникам же и начальникам храма и старейшинам, собравшимся против Него, сказал Иисус: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня! — Отец-настоятель оглядел бледные от многолетней жизни под водой лица братии и продолжил чтение: — Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук; но теперь — ваше время и власть тьмы. — Монахи молчали. Приторно и душно пахли лилии, непонятно откуда взявшиеся в подводном монастыре. Всхлипывала Тварь. — Который год клубится и властвует тьма. Который год людей заставляют подражать животным, червям, насекомым. Который год распродают остатки того, что еще не распродано, закупая взамен приспособления для новых своих конкурсов или бесконечные мандарины — это вместо того, чтобы выращивать сады, поднимать гниющие, брошенные деревни… Который год людей оглупляют, внушая, что они — Центр мира, в то время как они — его окраина, что они победители, тогда как они — хуже побежденных… Отнимают детей у матерей, дрессируя их, как животных; отрывают мужей у жен, изобретя вместо любви — «диффузию», а попросту — обычный блуд! Многое могу сказать, братья мои… — Заметив лицо Твари, добавил: —…и сестры! Но хотел бы напомнить вам одно из слов отца Агафангела… Вы все помните эти слова. Перед тем утром, когда язычница со сворою бандитов, изображавших собою собак, ворвалась в нашу обитель, мы все спросили отца Агафангела: когда окончится власть тьмы? И вы помните его ответ: «Когда трое из тех, кто победит в их конкурсах красоты, принесут себя в добровольную жертву…» Братья и сестра наша Тварь! Новопреставленный раб Божий первым принес себя в добровольную жертву. Двадцать лет мы дожидались этой жертвы… Сколько ждать еще две — не знаем, но будем молиться. Горячо и искренне молиться о конце власти тьмы! О начале царства света…

В огромных окнах, медленно покачиваясь, проплывала стая серебристых рыб.

Солнце подожгло снег, и он плавился так, что болели глаза, и приступы счастья, будто приступы дурноты, проносились по телу.

Обезьяна протер слезящиеся глаза и посмотрел вдаль.

Белое тающее поле легло до самого горизонта, где-то уже пробивались пятна весенней земли. Облака, отчетливые, как едва тронутый резцом мрамор, белели в небе. Само небо казалось таким безбрежным, что у Обезьяны сладко загудело в голове.

Над полем пролетело маленькое существо с крыльями и что-то прокричало. Обезьяна догадался: это, наверное, ПТИЦА. Он уже встречал несколько таких ПТИЦ за последние пару дней. Он хотел с ними поближе познакомиться, но каждый раз, когда он протягивал к ним руку, существа улетали.

Пролетев над полем, птица исчезла. Растворилась в пространстве, как теплая пушистая капля. Чтобы потом, сконденсировавшись, снова слететь с ветвей и прошуметь у самого уха.

Обезьяна спустился с пригорка и остановился. Сощурился. Вдали темнели какие-то здания, которые он вначале принял за деревья. Наверное, это и были Окраины мира, к которым он шел уже несколько дней. Вначале хромая, потом все быстрее и свободнее.

Подошел вплотную к полю. Это было уже третье минное поле.