И услышала рассказ все в том же неестественно-юмористическом тоне, как у великого Головина обычно не было времени взглянуть на детские каляки, а если он и взглядывал, пробегая мимо, то всякий раз комментировал: он сам в эти годы уже так рисовал, что профессионалы ахали, собаки лаяли на нарисованных им кошек, птички пытались сесть на изображенные им ветки… В пеньках и корневищах, должно быть, легче было увидеть будущие шедевры, чем в младенческой мазне. А один раз, когда отец был в долгой творческой поездке, Володя с мамой послали ему письмо, и сын набросал на листочке их любимую большую комнату с камином – чтобы папа вспомнил, как дома хорошо, и увидел, что без него ничего не изменилось, и понял, как его ждут. Ответное послание содержало детальный разбор ошибок в построении перспективы. «Ножки у стола кривые, и если бы они действительно были такими, то ваза, стоящая на нем…»
Щеки у Карины пламенели, как цветы декабриста на подоконнике. Все, доспрашивалась, не бывать идиллии – никакой, никогда!
– В общем, рисовать расхотелось, – завершил Володя. – Но меня потом учитель черчения хвалил – за то, что и без линейки с циркулем все получалось. И я понял, что лучше идти туда, где тебя считают таким, как надо, а в остальных местах не задерживаться. Не в романтические творцы, а в прозаические инженеры. Тем более два института под боком – в одном можно учиться, а в другом работать.
И хотя звучало это вполне оптимистично, Карина покаялась:
– Обещаю больше ни о чем не спрашивать, клянусь этой священной головой! – и положила руку на трущуюся голову Кошани, который пришел проверить, как дела.
– Почему же, спрашивай о чем хочешь, – отвечал Володя добродушно. – Хоть какое-то разнообразие. Другие женщины больше интересуются моим знаменитым отцом, чем мной. А, и ты здесь! Соскучился или есть хочешь?
Вслед за Кошаней появился кролик. Он давно освоился, в кладовке уже не сидел и гулял по дому.
– Больше не дерется?
– Нет, они с котом определили границы личного пространства, соблюдают их, и никто никого не трогает.
«Вот и мне надо так же», – подумала Карина.
Кролик привык не только к дому, но и к людям и требовал к себе внимания. Долго ждать он не хотел и, встав на задние лапы, начал довольно ощутимо царапать гостье ноги.
– Ай! Бандит! Сейчас, сейчас я и тебя поглажу. – Она взяла толстяка на руки. – А я ведь тебе, зая, новогодний подарок принесла! И тебе, Кошанечка! Пойдемте вниз, все в сумке осталось, назад бы не унести!
– И тебе Дед Мороз принес кое-что! – подхватил Володя и поспешил к лестнице. – А что же ты не спрашиваешь, какие такие другие женщины?– Потому что неинтересно! – чистосердечно призналась Карина. – Вот подарок – другое дело!
Володя оказался внизу раньше и успел выложить на диван дары Деда Мороза – груду альбомов для фотографий. Каких только нет! Большой, огромный, средний, маленький, разноцветный, однотонный, меховой с глазами и ушами… Объяснил:
– Ну, я не знал, что бы ты сама выбрала…
– И сгреб с витрины все, что было? Спасибо! Чтобы все их заполнить, придется жить вечно. А это – кошачий торт!
Коробочку с лакомством пронесли мимо Володи и вручили Кошане, который уже привстал столбиком.
– А это – тебе, ушастик!
На пакете с сухой смесью было нарисовано такое же лупоглазое длинноухое существо, только с большой ложкой в лапе.
– А это – Рыжему, а это – Бублику…
Хозяин с удивлением провожал глазами новогодние сюрпризы для домочадцев.
– Я давно догадывался, что ты к ним неравнодушна! Только непонятно, кто главный любимчик – ни о ком не забыла… А пакетик с семечками, надо думать, голубям с соседской голубятни?
Карина подробно описала кофейного красавца и снова нырнула в сумку.
– А вот это – тебе!
Володя растерянно вертел в одной руке коробочку, в другой – блестящую маленькую булавку.
– Это для галстука, да? А я их никогда…
– Вот и начнешь когда-нибудь! – рассмеялась Карина, довольная произведенным эффектом. Достала из сумки еще один сверток: – Ну а поскольку новогодние подарки делятся на те, которые не подарили, и те, которые лучше бы не дарили, то вот еще подарок номер два!Под номером два оказалась подкова, самая настоящая, и Володя по-настоящему обрадовался, хотя это был подарок скорее дому, чем ему.