Конни

Бентли Литтл КОННИ

Теперь она хотела быть хиппи.

Это было уже слишком. Эл смирился с ее прежними прихотями и капризами, с ее непродолжительными набегами в мир моды и флиртом с модной жизнью элиты. Но он не собирался позволять этим грязным, вонючим, бородатым, длинноволосым, обутым в сандалии с протекторами уродам наводнить дом только потому, что Конни теперь хотела присоединиться к отбросам человечества, которые по какой-то безбожной причине, казалось, были нынешними культурными законодателями мод нации.

«Народ». Это была ее фраза в данное время. Она хотела быть единой с народом, помочь народу обрести власть, остановить войну, навязанную народу. Народ, народ, народ… Неважно, что она была богатой сукой, живущей в особняке своей мамки и не отработавшей ни одного честного рабочего дня в своей жизни. Она не понимала, что за люди находятся рядом с ней, пока они не сделают ей какую-нибудь гадость. В очередной раз у нее открылись глаза, и она собиралась в этом новом образе сделать себя защитником простого человека, революционером для своего времени, поставляя финансовую поддержку группам и организациям, которые были слишком передовыми и прогрессивными для традиционной Америки, чтобы их признали.

Через полгода она, вероятно, покончит с этим и перейдет к чему-то другому, к следующему тренду, но пока она хиппи, она будет предана этому делу. Она не была бы собой, если бы не посвятила себя этому. Она полностью погружалась в свои новообретенные интересы, какими бы скоротечными ни оказались эти увлечения, и хиппи не стали исключением.

Только на этот раз он не собирался с этим соглашаться.

Дело было не только в том, что он находил детей цветов эстетически отталкивающими (хотя он так и считал), но и в их системе ценностей, против которой он возражал, в их неприятии всего, что ему было дорого. И он не одобрял всей их антивоенной деятельности, их… агитации. Его собственный сын Джимми был там, во Вьетнаме, и он гордился мальчиком. Но в последнее время ему стало стыдно за свои убеждения, за моральную поддержку собственного ребенка — и это ему совсем не нравилось. Только вчера какой-то женоподобный парнишка в рваных джинсах и в чем-то похожем на обрезанное муу-муу[1] своей мамы затеял с ним скандал, в конце концов заставив Эла признать, что он не знает, почему американские войска постоянно направляются во Вьетнам. Это не имеет значения, пытался он сказать парню. Когда твоя страна просила вас что-то сделать, вы это делали. Вот что значит быть американцем. Но маленькая тайная часть его чувствовала себя неловко из-за того, что что-то — что угодно — из того, что сказал парень имело смысл, и что мальчик действительно смог вырвать признание из него.

Он чувствовал себя предателем по отношению к своему сыну. Каким бы крутым он себя ни считал, даже он был испорчен радикализмом, охватившим страну.

Вот почему внезапное приятие Конни этого образа жизни так сильно задело его за живое. Конни была слаба, притягиваясь, как булавка, к магниту, к любой моде, которая появлялась. Только эта причуда с силой цветов была гораздо опаснее, чем те, что были раньше. Дело было не только во внешнем лоске, но и в самой сути. Она включала в себя модели поведения, образы мышления.

На кухонном столе лежала записка от Конни, и Эл, не глядя, сунул ее в карман пальто. Он вышел в фойе забрать сегодняшнюю почту. Проходя мимо, бросил взгляд на семейные портреты на изогнутой стене.

Ее мать была звездой. Как и ее тетя. Но Конни была знаменита только тем, что была знаменита. Она наслаждалась всеми привилегиями, не обладая ни одним из талантов. Она без особого энтузиазма сходила на несколько прослушиваний — в прошлом году на роль задушевного друга Блофелда в фильме «Живешь только дважды»[2], а в начале этого года — на небольшие роли в фильмах «Даффи» и «Себастьян»[3], — но роли ей не достались, да она не очень-то и хотела. Конни не знала, чем ей заниматься, и в этом была вся ее проблема.

Но в тоже время и часть ее очарования.

А Конни умела быть очаровательной.

Вот почему он оставался здесь так долго, вот почему он долгие годы терпел бесцельные подростковые привилегии, бесконечное избегание взрослых обязанностей. С Конни, когда она хотела, было весело, и большую часть времени он искренне любил работать на нее.

Корзина под почтовым ящиком была пуста. По-видимому Мэвис или Кейт забрали почту. Он обнаружил стопку конвертов, сложенных на маленьком столике под портретом Конни.

Он схватил письма, счета и приглашения, и принялся их перебирать…

…и тут раздался звонок в дверь.

Эл замер. Он посмотрел на дверь, но на него что-то нашло, и он тупо стоял, с почтой в руке, не двигаясь, не делая попыток открыть дверь, пока снова не прозвенел звонок.