Коновницыны в России и в изгнании

22-го апреля из Москвы прибывает комиссар Яковлев и на следующий день посещает Государя и Царскую Семью.

25-го апреля Яковлев объявляет Государю, что он приехал из Москвы, чтобы увести Его. Государыня и Великая Княжна Мария Николаевна добиваются, чтобы им было разрешено сопровождать Государя. Царская Семья всю вторую половину дня проводит у постели больного Цесаревича. Вместе с Государем, Государыней и Великой Княжной собираются уезжать князь Долгорукий, лейб-медик Боткин, камердинер Чемадуров, камеристка Анна Демидова и выездной лакей Великих Княжен Седнев. В 11 часов ночи прощание отъезжающих с остающимися. Последние приготовления к отъезду. В 3 с половиной часа ночи отъезд в простых крестьянских повозках.

27-го апреля в 9 часов 30 минут вечера Государь и сопровождающие Его прибыли в Тюмень. В Тобольске получена записка Великой Княжны Марии: «Дороги изрыты, условия путешествия мучительные». Полученное через день письмо Государя о том же: «Путь был очень труден. Лошади в воде по грудь при переправах. Колеса много раз ломались…»

30-го апреля Государь и сопровождающие Его прибыли в Екатеринбург, и Яковлев сдает их под расписку Белобородову, председателю Уральского областного совета депутатов. Государь, Государыня и Великая Княжна заключены в доме Ипатьева; остальные – в тюрьму.

1-го мая. Наследник Цесаревич встал в первый раз с постели после болезни. Тревога среди оставшихся в Тобольске за судьбу увезенных, так как нет никаких сведений от них после приезда в Тюмень.

3-го мая полковник Кобылинский получает телеграмму о задержании Государя и сопровождавших Его в Екатеринбурге.

7-го мая в Тобольске получено первое письмо от Государя с коротким сообщением, что все здоровы.

11-го мая полковник Кобылинский смещен с поста коменданта в Тобольске. Заключенные в губернаторском доме переданы в распоряжение совета депутатов. В Тобольск прибывает из Екатеринбурга с отрядом красногвардейцев комиссар Родионов.

19-го мая Родионов объявляет об отъезде на следующий день всех оставшихся заключенных в Тобольске.

20-го мая в 11 часов 30 минут утра – погрузка отъезжающих из Тобольска на пароход «Русь»; Родионов запирает Наследника в своей каюте; в 5 часов – отплывает пароход из Тобольска в Тюмень. Через несколько часов отправка последних по железной дороге в Екатеринбург.

23-го мая, в 9 часов утра, прибывшие в Екатеринбург Царские Дети, отдельно от сопровождавших их спутников, перевезены с поезда в заключение в «Дом Ипатьева».

С момента водворения, сначала Государя, Государыни и Великой Княжны Марии Николаевны, а затем и всей Царской Семьи в Екатеринбурге, в Ипатьевском Доме – жизнь Царственных Узников окутывается темной завесой тайны.

Пантеон Воинской Доблести и Чести.

Генерал от кавалерии В. А. Кислицын.

Керенский

Зеркала в тиши печальной Зимнего Дворца

Отражают лик нахальный бритого лица.
Лик Царей благообразен и воспет в хвале,
Ты же просто Стенька Разин, бритый у Молэ.

Мятлев.

Его внешний вид – некоторая франтоватость, бритое актерское лицо, почти постоянно прищуренные глаза, неприятная улыбка, как-то особенно обнажавшая верхний ряд зубов, – все это вместе взятое мало привлекало.

Несомненно, что с первых же дней душа его была «ушиблена» той ролью, которую история ему случайно, маленькому человеку – навязала, и в которой ему суждено было так бесславно и бесследно провалиться.

Те, кто были на так называемом «Государственном Совещании» в Большом Московском театре в августе 1917 года, конечно, не забыли выступления Керенского. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия (В.Н. Набоков. Временное правительство. Архив Русской Революции).

«От меня требуют, чтобы сердце мое стало как камень. Меня хотят принудить вырвать из души и растоптать цветы души моей», – говорил он, и не успел он окончить эту фразу, как сверху, из ложи для публики, раздался истерический рыдающий женский голос «Нет, Александр Федорович, Вы этого никогда не сделаете, не надо!»

В «Предпарламенте» Керенский говорил свои речи, а навытяжку стояли два офицера по бокам с обнаженными шашками.

«Мне была противна самоуверенность Керенского», – пишет генерал Краснов, – «и то, что он за все брался, и все умел. Когда он был министром юстиции, я молчал. Но когда Керенский стал военным и морским министром, все возмутилось во мне. Как, думал я, во время войны управлять военным делом берется человек, ничего в нем не понимающий! Военное искусство одно из самых трудных искусств, потому что оно, помимо знаний, требует особого воспитания ума и воли. Если во всяком искусстве дилетантизм не желателен, то в военном искусстве, он не допустим.

Керенский – полководец!.. Петр, Румянцев, Суворов, Кутузов, Ермолов, Скобелев… и Керенский.