Консервативный вызов русской культуры - Русский лик

Вторая такая же впечатляющая книга - повесть "Последний срок" Распутина. Камертон, может быть, еще более богатый. Не столько словесный, сколько психологический. Как живет человеческая душа? Вот о чем должен думать писатель, на что настраивать себя. Простая человеческая душа богата чувствами. Когда я стал писать "Белую горницу" на тумбочке в общежитии, никак не мог сообразить, что должен говорить герой. Что чувствует мужик, когда, к примеру, объясняется в любви? В "Белой Горнице" у меня еще много провалов, я ее не перепечатывал ни разу. "Последний срок" Распутина, конечно, был какой-то школой. С одной стороны, я им упивался, с другой стороны - ревниво отталкивал. Чтобы не подпасть под очарование. Это еще из-за моего скверного характера. Я же никогда не терпел учителей. Разве я могу признаться, что были у меня когда-то учителя в литературе? Да никогда! И даже когда чувствую, что книга для меня - школа, я все равно читаю ревниво, как угрюмый жук-скарабей. Сладостно читая, ищу недостатки. Характер такой... Безусловно, повести "Привычное дело" и "Последний срок" для меня стали большой школой. Несмотря на все мое сопротивление.

В. Б. Получается, что тебя поразили, изменили книги Белова и Распутина, а твой земляк Федор Абрамов такого влияния не оказал?

В. Л. Он как-то прошел мимо нас. Его я прочел уже в зрелом возрасте. Хороши "Пряслины", но откровением не стали. Он, конечно, очень крупный русский писатель и истинно народный писатель. Он более народен, чем Белов и Распутин, тем более я. Ему удалось то, что мы не можем поймать. Он уловил всю музыку своего малого отечества. Даже несмотря на всю газетчину в нем, на кучу текстовых штампов, он уловил народность как никто другой. Почему его все любили: и простые работяги, шоферы и трактористы, и генералы и маршалы. Одинаково упивались им.

В. Б. Если уж ты заговорил о народности писателя, спрошу: каково место писателя в России? Для чего литература? Для удовольствия, развлечения, игры? Или писатель - это всерьез? Это пророк, учитель, наставник, символ, знамя?

В. Л. Русский человек по натуре не меркантилен. Он всегда ищет идею жизни, идеал жизни, и часто ищет в литературе. Так мы все устроены. Даже последний пьяница или подлец иногда вспоминает о душе. Конечно, наше священство было повырублено, отстранено от воспитания нации, нация бросила отчаянный взгляд окрест - кого бы призвать себе в учителя, в духовники, не комиссара же, - и остановила свой взгляд на писателе.

В. Б. То есть по-настоящему народными писателями на Руси стали не только современники, но и классики, и даже Пушкин, только в советское время, заняв зияющую нишу духовного учителя нации. И тут уже кто выбирал Некрасова, кто Маяковского, а кто Солженицына, но все равно этот выбор явление советского времени?

В. Л. Писатели стали наставниками. Кстати, именно в советское время впервые писатели-то пришли из народа, сами были частью народа. Не дворяне, не помещики, а такие же, как все - крестьяне и рабочие. Из самых глубин. Пришли с культурой крестьянской, с языком крестьянским, которого не знали наши классики. С крестьянской психологией, с крестьянскими чувствованиями, с крестьянским миропониманием. Об этом почти никто не пишет. Но практически начался новый этап в русской литературе. Лесков, как бы ни был громаден как писатель, или Тургенев, но они - господа. И не могли понять смерда. Они только подслушивали, гениальным даром своим улавливали зовы предков своих или подслушивали мужиков на базарах и торжищах. Та литература - великая, но она - подслушивающая литература. И писалась наша великая литература не для народа, не для крестьян, - она писалась для элиты того времени. Именно с 1917 года, как к нему ни относись, началась крестьянская литература. Это совершенно невиданное национальное движение, учить стали выходцы из народа. Они больше знали, в чем нуждается крестьянин, какие боли и заботы у него. Я думаю, Лев Толстой, узнав про наших деревенских писателей, был бы потрясен. Как бы ни подбирали дворяне ключики к народу, как бы они ни были талантливы, может, они все гораздо талантливее нас, но все равно это соглядатаи народной жизни. А без учительства русская литература не может существовать. Она сразу иссякнет и рухнет.

В. Б. Володя, ты с первых же повестей, с "Белой горницы" писал о современной народной жизни. Тебя уже вводили вместе с Крупиным и Екимовым в обойму "младодеревенщиков". И вдруг ты ушел в историю, в глубь веков. Сначала изумительные "Скитальцы", о которых я писал, потом двенадцать лет работал над своей главной книгой "Раскол", так и не замеченной ни ельцинской придворной культурой, ни букерами с антибукерами. Что заставило тебя обратиться к истории? Почему надолго отошел от современности?