Консервный ряд

На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак с ребятами виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с ним ограничился двумя фразами — «Счастливо тебе» и «Да ты взгляни на себя».

Уильям опять скоро вернулся в «Медвежий стяг» и опять смотрел на ребят в окно. До него донеслись громко сказанные Маком слова: «Не люблю, черт побери, сутенеров!» Это была беспардонная ложь, но ведь Уильям этого не знал. Просто Мак с ребятами не любили Уильяма.

Уильям совсем пал духом. Бродяги не принимают его к себе в компанию, он даже для них слишком плох. Уильям был всегда склонен к самобичеванию. Он надел шляпу и побрел один по берегу до самого маяка. Постоял немного на маленьком уютном кладбище, слушая, как рядом бьются о берег волны, и будут так биться до скончания века. Он стоял и думал угрюмую тягостную думу. Никто не любит его. Никто его не жалеет. Он считается у них привратником, а на самом деле никакой он не привратник, он сутенер, грязный сутенер; самое низкое существо на свете. Потом он подумал, что ведь и он, как все, имеет право на жизнь, на счастье. Видит бог, имеет. Он пошел обратно, клокоча от гнева; подошел к «Медвежьему стягу», поднялся по ступенькам, и гнев его улетучился. Был вечер, музыкальный автомат играл «Осеннюю луну», Уильям вспомнил, что эту песню любила его первая девушка, которая потом бросила его, вышла замуж и навсегда исчезла из его жизни. Песня очень его расстроила. И он пошел к Доре, которая пила чай у себя в гостиной.

— Что случилось? Ты заболел? — спросила Дора, увидев вошедшего Уильяма.

— Нет, — ответил Уильям. — Но какая разница? В душе у меня мрак. Думаю, пора это дело кончать.

Дора немало перевидала на своем веку психопатов. И считала, что шутка — лучший способ отвлечь от мыслей о самоубийстве.

— Только кончай, пожалуйста, не в рабочее время. И ковры смотри не испорти.

Набрякшая свинцовая туча тяжело опустилась Уильяму на сердце; он медленно вышел, прошел по коридору и постучал в дверь рыжей Евы. Ева Фланеган была девушка верующая, каждую неделю ходила на исповедь. Она выросла в большой семье среди многочисленных сестер и братьев, но, к несчастью, любила пропустить лишний стаканчик. Ева красила ногти и вся перепачкалась — тут как раз Уильям и вошел. Он знал, что Ева уже крепко навеселе, а Дора не пускала девушек в таком виде к клиентам. Пальцы у нее были чуть не до половины вымазаны лаком, и она злилась на весь мир.

— Чего надулся, как мышь на крупу? — вскинулась она.

Уильям тоже вдруг обозлился.

— Хочу с этим кончать! — выпалил он, ударив себя в грудь.

Ева взвизгнула.

— Это страшный, гадкий, смердящий грех, — выкрикнула она и прибавила: — Как это на тебя похоже — убивать себя, когда я совсем набралась храбрости ехать в Ист Сент-Луис. Подонок ты после этого.

Уильям поскорее захлопнул дверь и поспешил на кухню, еще долго провожаемый ее визгом. Уильям очень устал от женщин. Повар-грек мог показаться после них ангелом.

Грек, в большом фартуке, с засученными рукавами жарил в двух больших сковородках свиные отбивные, переворачивая их пешней для льда.

— Привет, сынок. Как дела?

Котлеты скворчали и шипели на сковородке.

— Не знаю, Лу, — ответил Уильям. — Иногда я думаю — самое лучшее взять и — чирк!

Он провел пальцем по горлу.

Грек положил пешню на плиту и повыше закатал рукава.

— Знаешь, что я слышал, сынок, — сказал он. — Если кто об этом говорит, никогда этого не сделает.

Рука Уильяма потянулась за пешней, она легла ему в ладонь легко и удобно. Глаза впились в черные глаза грека, он прочел в них интерес и сомнение, сменившиеся под его взглядом растерянностью и страхом. Уильям заметил перемену: в первый миг грек почувствовал, что Уильям может совершить это, в следующий он знал — Уильям это совершит. Прочитав приговор в глазах грека, Уильям понял, что назад ходу нет. Ему стало очень грустно, потому что теперь он понимал, как это глупо. Рука его поднялась, и он вонзил острие пешни себе в сердце. Удивительно, как легко оно вошло. Уильям был привратником до Альфреда. Альфред нравился всем. Он мог сидеть с парнями Мака на трубах, когда хотел. Он даже бывал гостем в Королевской ночлежке.

ГЛАВА IV