Консьерж

Он тренировался на пределе своих возможностей, делал мучительные и болезненные упражнения и выкладывался на все сто процентов каждый день, без выходных. Однако наступила весна, потом закончилась, прошло жаркое и солнечное лето, и только теперь Алессандро почувствовал себя готовым. Никакого запаса сил он в себе не ощущал, только четкую границу своих возможностей: он подготовлен, чтобы дойти до этой проклятой дыры в стене. Ни на сантиметр дальше.

Он тренировался самостоятельно уже десять месяцев, и теперь мог в течение десяти минут поочередно поднимать ноги, делая перерывы по шестьдесят секунд. Он мог поднять правую руку до уровня плеча и взять пальцами какой-нибудь предмет. Каждое из этих достижений требовало пота и крови, но у него получалось.

Родители радовались его активности, как божественному чуду. У матери даже появилась надежда, что ее несчастный сын когда-нибудь сможет вернуться к жизни, если не полноценной, то более или менее нормальной. Алессандро увеличивал длительность тренировок, но и его мама тратила не меньше времени на молитвы, перебирая пальцами четки. В благоговении и страхе она просила о чуде, которого ее ребенок был достоин после всех пережитых страданий.

Он взглянул на мать и на тетю, погруженных в разговор, и подумал, что наступил подходящий момент. Он чувствовал себя сильным, да и мама была не одна: сестра поддержит ее в этой трагической ситуации. Алессандро ненавидел родителей, но не желал им ничего плохого. Он просто хотел освободиться от них. Он подумал об отце, который сейчас ушел за покупками со своей старой тележкой. Хорошо, что его нет дома, иначе он бы винил себя за то, что недостаточно хорошо присматривал за сыном. Момент наступил.

Он закрыл глаза и притворился, что заснул. Через какое-то время обе женщины замолчали и тихо покинули комнату. Они ушли на кухню, чтобы продолжить сплетничать там, и оставили его в покое.

Алессандро открыл глаза. Мать и тетка даже деликатно прикрыли дверь его спальни.

Он схватился за металлический шест, прикрепленный к кровати, на который, когда ему было совсем плохо, вешали пакеты с лекарствами для капельницы. Тренированные мышцы живота напряглись, и он высвободил ноги из-под простыней. Ноги прикоснулись к полу, но он не знал, прохладный сейчас паркет или, наоборот, теплый. Чувствительность пока не вернулась.

Оттолкнувшись обеими ладонями от матраса, он передвинул вперед бедра и неуверенно встал, не отпуская металлический шест. Выпрямившись возле кровати, он спокойно ждал, когда пройдет тошнота; она накатывала каждый раз, когда он вставал после долгого пребывания в кровати. Когда кровь снова нормально побежала по артериям и венам, он отпустил шест.

До окна было чуть больше трех метров. Если он будет двигаться с максимальной скоростью, то потратит от двенадцати до пятнадцати минут. Примерно сорок шагов; в среднем десять секунд на каждый шаг правой ногой и от двадцати пяти до тридцати секунд на каждый шаг левой. Примерно на полпути он отдохнет, когда можно будет опереться на спинку стула. Все было выверено. Он подсчитывал это тысячи раз.

Алессандро сосредоточился, сжал зубы и передвинул правую ногу. Ступня продвинулась вперед сантиметров на пять. Сделать шаг левой было намного сложнее, как всегда. Он задрожал и почувствовал, как надулись вены на лбу. В голове звучал голос Киллиана: «Левая нога, Алессандро. Двигай эту проклятую ногу!» И нога подчинилась.

Теперь снова правая. Из кухни доносились звуки готовки (что-то кипело), сливающиеся в одно голоса матери и тетки, время от времени — звон ложек о чашки. Они сварили кофе. Тот самый кофе, который так нравился его другу.

«Правая нога», — зазвенел голос в голове. И снова, с болью и напряжением, Алессандро сделал шажок.

Он был уже близко. Что там, на улице? Он не смотрел в окно целую вечность. Из кровати видна была только крыша соседнего дома, украшенная деревянной рамой для вьющихся растений и несколькими цветочными горшками. Он вспомнил тот вечер, когда произошел несчастный случай, почти три года назад.

Но это воспоминание не было плохим. Он подумал о своих друзьях, вместе с которыми занимался паркуром, и простил каждого из них за забвение, которому его предали. Они снова были его друзьями, товарищами по увлечению. Он помнил, как они прыгали, как преодолевали препятствия, как всегда стремились вперед, и ничто не могло остановить их. Помнил их улыбки и подбадривающие крики. Улыбку на лице его девушки. Ее тоже теперь можно было простить. Ее извиняло то, что она не осталась рядом с ним, а продолжала жить и наслаждаться жизнью, не возвращаясь назад, к своему неудачливому приятелю.