Конспект

— Кто знает! Изъян не в счет?

— Изъян не в счет.

— Не знаешь как его дела?

Его как-то встретил Токочка. Учится в университете. А больше ничего о нем не знаю. Я молча обрадовался: слава Богу, что хоть в университете уцелел. Зла я ему не желаю, этому очень умному дураку.

В следующий приезд сказал на Сирохинской о Пексе и Токочке. Казалось, ко всему уже привыкли, но эта новость ошеломила, расстроила, вызвала беспокойство о моем будущем и, конечно, просьбы быть осторожней. А в следующий приезд Галя сказала мне, что Толя Имовернов получил десять лет лагерей, и его отправили в какую-то Колыму.

— Откуда ты знаешь?

— Одна моя сотрудница хорошо знакома с Имоверновыми.

7.

В выходные дни, когда позволяла погода, по пустынной степи вдоль безлюдного шоссе ходил в Сталино. Редко по дороге встретишь пару-другую пешеходов, еще реже — подводу, совсем редко — грузовую машину. Шоссе под острым углом подходило к городу, спускавшемуся к нему с длинного хребта одноэтажными домиками, и круто поворачивало на широкую улицу, поднимающуюся на хребет и упирающуюся в новое здание театра. Вокруг театра застраивалась площадь. По хребту мимо театра пролегли длиннее, чем хребет, главная улица имени Артема, бывшая первая линия. Если стать к театру лицом и взглянуть налево, то застройка и благоустройство этой улицы, от театра до металлургического завода имени Сталина, являла собою аванс будущего приличного города: трех-пятиэтажные дома, с витринами магазинов, современные корпуса индустриального института, новые здания гостиницы и кинотеатра, асфальт. Здесь приятно пройтись и всегда многолюдно. Но на остальном протяжении главной улицы и за любым ее углом — та же Макеевка со всеми ее атрибутами и пейзажем, только побольше. Сложился ритуал посещения Сталино: прогулка по главной улице в ее лучшей части, кино, вкусный обед без выпивки в ресторане, книжный магазин и — домой. На это уходил почти весь день.

В кинотеатре попал на премьеру — комедию «Цирк», в которой впервые прозвучала песня «Широка страна моя родная». И фильм и песня — тогдашние шедевры социалистического реализма. И хотя слова «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» воспринимались как наглое издевательство над нами, а может быть именно поэтому, у меня не было никаких сомнений: эта песня отвечает требованиям, ныне предъявляемым к искусству, ее будут настойчиво навязывать, она станет обязательной для хоровых коллективов и, возможно, даже вторым, неофициальным, гимном.

Не знаю такого периода, когда бы не жаловались на хулиганство. Да ведь и меня в Харькове отвели в милицию! Правда, то, в чем меня обвинили, правильнее было бы квалифицировать как самосуд. Но как бы там ни было, плохо пришлось бы мне в Донбассе, если бы я не владел приемами джиу-джитсу. Когда нападали один-двое, я справлялся, когда же нападали компаниями, крепко доставалось и мне. Так случилось днем на окраине Сталино, когда я возвращался домой, так было вечером в центре Макеевки, возле кинотеатра, и тогда нас, дравшихся, забрала милиция, прихватив, к счастью для меня, и свидетелей. В милиции разобрались, меня, как потерпевшего, отпустили, предупредив, что вызовут в суд, но так и не вызвали.

Возвращаемся из шахты. В коридоре, разговаривая и улыбаясь, стоят Каслинский и мастер, из открытой двери обмоточной доносятся голоса и смех.

— Был нормировщик, — покручивая ус, говорит мне мастер, и в его прищуренных глазах — веселые искорки. — Только что ушел. Ничего не заметил, ни черта не понял, даже не стал делать хронометраж. Значит, расценки не тронет.

— А заработок больше?

— А чего бы это он приходил! Почему это заработки увеличились? Мы ему: поднаторели бабоньки, приспособились, набрались опыта, вот и увеличилась... это самое... производительность. Похлопал ушами и пошел. Доложит начальству. Считай — пронесло. Твоя заслуга, Григорьич.

— Ведь что произошло? — говорит Каслинский. — Увеличилась выработка, естественно, и заработок. При той же себестоимости. За счет чего? Да всего лишь — за счет увеличения интенсивности. Я их спрашивал: «Больше стали уставать?» «Ничего, зато больше зарабатываем». Значит, нет оснований пересматривать расценки. А у нас как? Чуть увеличится заработок — так и норовят срезать.

Позднее в своей конторке Каслинский сказал мне:

— Деликатный разговор, Петр Григорьевич. Мы теперь стали больше ремонтировать моторов, и вы имеете право на премию за рацпредложение — не Бог весть какие деньги, а на улице не валяются. Но подать заявку на такую премию — это показать, чем вызвано повышение производительности труда, — ваша вертушка ускоряет обмотку, — и тогда не сможем отбиться от пересмотра расценок. Вот в чем вопрос.