Конспект

— Это как сказать. Лучше скажем так: пока не поздно. Ваша фамилия Горелов?

— Горелов.

— А зовут?

— Петр.

— А по отчеству?

— Григорьевич.

— Я знал одного Горелова. Его звали Петр Трифонович. Вы ему кем-нибудь доводитесь?

— Так звали моего деда.

— А, очень рад. Ваш дед был деловой человек и умница. Какова его судьба?

— Умер в двадцать четвертом году.

— Царство ему небесное, — сказал Бекетов, и его правая рука чуть дернулась вверх, как будто он хотел перекреститься. — Умер своей смертью?

— Да. Дома, у детей.

— Ну, слава Богу. Прозвенел звонок. «А, пропущу лекцию!» — подумал я и остался со стариками в коридоре.

— Алексей Николаевич, — обратился я к Бекетову. — Вы хорошо знали моего деда?

— Гм... — Бекетов посмотрел на Белорученко. — Ну, Яков Григорьевич — человек глубоко порядочный. Я для вашего деда должен был строить большой жилой дом с магазинами и со всеми возможными в то время удобствами.

— А интересно — где?

— Мы вместе ездили на его красном автомобиле осматривать возможные участки в центре и на главных улицах, обсуждали и оценивали разные варианты. Вообще, я проектировал на уже приобретенных участках, но Петр Трифонович заинтересовал меня участием в выборе, чтобы, как он говорил, в чем-нибудь не прошибить. Он привлекал для консультаций и инженеров городского хозяйства. Очень толковый человек, с ним было приятно иметь дело. Помешала революция... Раза два после наших поездок мы обсуждали эти дела у него дома, и он оставлял меня обедать. Позвольте... А его жена... Ульяна... Ульяна...

— Гавриловна.

— Да... да... Ульяна Гавриловна. Она жива?

— Умерла в тридцать третьем году.

— Совсем недавно, — сказал Бекетов, хотя прошло пять лет. Теперь я знаю, что в старости пять лет — это, действительно, совсем недавно, и что скорость течения времени разная в разном возрасте: она прямо пропорциональна возрасту и обратно пропорциональна измеряемому отрезку времени.

— Царство ей небесное и вечный покой, — продолжал Бекетов, и снова рука его дернулась. — Славная она была, отзывчивая и много страдавшая — это по глазам было видно.

— Алексей Николаевич, — не удержался я, — а Кропилина вы знали?

— Отца Николая?

— Отца Николая.

— Да кто ж его не знал! Прошлой зимой я вышел на Пушкинскую, чтобы хоть несколько шагов проводить его в последний путь.

— А я, — сказал Белорученко, — хотел проводить его до могилы, но до кладбища дойти не смог. Я перестраивал дом, в котором он жил на Основе. Это был один из первых моих заказов. Устраивал в доме театр, библиотеку с читальным залом и классы воскресной школы. И прорезал окошечко из театрального зала в соседнюю комнату, чтобы отец Николай мог смотреть представления. Священникам, — Белорученко обратился ко мне, — не разрешается посещать зрелища.

— Я знаю, — сказал я.

— Теперь там райисполком, — сказал Белорученко.

— Хоть не снесли, — сказал Бекетов. — А церковь снесли. Старики помолчали, повздыхали.

— А почему вы заговорили об отце Николае? — спросил Белорученко.

— Так это мой другой дед. Оба они посмотрели по сторонам.

— А здесь знают о ваших дедах? — тихо спросил Бекетов.

— Знают, — ответил Белорученко. — Его уже раз исключали за происхождение.

А! Ну, дай вам Бог благополучно окончить институт. Я думал: несколько страниц, написанных одним махом, и такой резонанс. Почему? Неужели никто более сведущий не удосужился сделать это раньше? И неужели это имеет такое значение? Но Бекетов прав: здания университета заслуживают бережного к ним отношения. Значит, моя, как они говорят, статья ценна тем, что привлекает внимание к университетскому комплексу. Ну и ладно, это тоже неплохо. Но что значит — пока не поздно? Я тогда не знал, что время от времени поднимались разговоры о реконструкции и надстройке зданий университета, и это волнует старых архитекторов и не только их.

Я научился заглушать в себе сомнения — смогу ли я быть полноценным архитектором, но эти сомнения нет-нет, да и всплывали. Теперь у меня с души свалился камень: не выйдет из меня хороший архитектор — займусь историей архитектуры, это — интересная работа. И мне стало легче заниматься.

Сборник не вышел. Почему — я не спрашивал, возможно — не нашлось материала.

Мне кажется, что в начале этого учебного года, но может быть во времени я ошибаюсь, к нам пришел Горик в военной форме. Приставив ладонь к козырьку и шаркнув, отрекомендовался:

— Слушатель военно-медицинского факультета Харьковского медицинского института Егор Резников.

Мы ахнули и молчали. Первой опомнилась Лиза:

— Свят, свят, горшки с печки летят! Как это тебя угораздило?

— А меня не спрашивали. Перевели приказом, и все.

— И многих перевели? — спросил Сережа.

— Понимаешь, нам запретили об этом говорить. Игра в секретность. И будто нас нельзя посчитать в строю.

— Начнется война — все равно вас мобилизуют, какой бы вы факультет ни окончили — военный или гражданский, — сказал Сережа. — Так какая разница что ты окончишь?

— Большая разница. Теперь и в мирное время придется служить в армии. Кадровый военный — мало радости. Разве можно заставлять в мирное время насильно служить в армии? Это же не призыв — оттрубил и домой.