Конспект

С утра — в столовую, оттуда — в управление по делам архитектуры, просто так, на всякий случай: а вдруг что-нибудь новое. Я ни к кому ни за чем не обращаюсь, и меня никто ни о чем не спрашивает. Из управления — на Софийское подворье. Удивительно: центр города, а такая тишина: надо напрячь слух, чтобы услышать, как по Владимирской простучит трамвай. И шум старых тополей еще усиливает тишину. А главное — какая старина! И снова удивляюсь: больше всего поражает не сама старина, не ее архитектура, а дух старины, которым, кажется, наполнен здесь воздух. Как это может быть? Но сколько сюда ни приходил, всегда ощущал веяние этой старины. Из подворья — на прогулку, потом — обед, снова прогулка, ужин, прогулка, — каждый раз в незнакомые места, а в общежитии — только ночлег и разговор на сон грядущий с соседом-геодезистом. Так идут день за днем, а мне не хочется что-нибудь предпринимать и даже думать о том, где работать, — була б шия, а ярмо знайдеться, — и я уже называю себя сибаритом, но в глубине души спокоен: все решится само собой.

На почти безлюдном Софийском подворье я обратил внимание на человека лет сорока в военной форме, но без знаков различия. Он, улыбаясь, так рассматривал, а вернее — вглядывался в собор и другие здания, что я не удержался и спросил:

— Любуетесь?

Взглянув на меня и продолжая улыбаться, он ответил:

— Конечно, любуюсь, но не только. Впитываю аромат старины — это будет точнее. Вы, кажется, тоже?

— Ага. Каждый день прихожу подышать этим воздухом.

— И я сюда нет-нет, да загляну. Знаете, у меня здесь появилось ощущение: не то все это, — рукой описал дугу вдоль собора, ограды, зданий, — породило дух старины, не то дух старины породил все это.

— Верно. — Я засмеялся от удовольствия, потому что это было и мое ощущение. — Прямо какая-то мистика.

— Мистика? Ну, нет! Вы себе представьте: нет здесь никаких сооружений, одна природа. — Он замолчал.

И я замолчал, даже глаза закрыл, и мне казалось, что я все равно чувствую дух старины.

— Представили?

— Да, дух старины витает — как это ни удивительно. Мы оба засмеялись.

— Вот видите. А вы говорите — мистика. Правда, у нас, к сожалению, любой дух преследуется как враг народа... Давайте познакомимся?

— С удовольствием.

Звали его Андрей Дмитриевич Кудсяров. Москвич, архитектор, до войны работал в Баку.

В войну – офицер-артиллерист, после контузии демобилизовался, имея звание капитана. Как и я, ждет здесь направления на работу.

— Хотите жить на Украине?

— Хочу. Моя бабушка со стороны матери — украинка, а дед, хоть и русский по национальности, был расстрелян как украинский буржуазный националист. Они всю жизнь прожили на Украине, я часто у них проводил каникулы, и школьные, и студенческие и, как бы это лучше сказать, — крепко привязался к Украине, и даже освоил украинский алфавит, чтобы читать украинскую литературу. Очень люблю Шевченко.

— И мой отец очень любил Шевченко. Шевченко и Некрасов были его самыми любимыми поэтами.

— Да? И я люблю Некрасова... И воевал я на Украине, и мне еще больше захотелось здесь жить.

Теперь, встречаясь по утрам на Софийском подворье, мы вместе, гуляя, проводили время. Общежитие — вблизи Владимирского собора. Не раз, проходя мимо него, я видел, что двери его открыты, внутри видны люди и огоньки свечей. В воскресенье пошел к обедне. Из окон подкупольного барабана струился, как с неба, свет, горели свечи у икон, из алтаря доносились возгласы, в ответ им пел хор, время от времени вдоль храма в руке протодиакона двигалось дымящееся и пахнущее ладаном кадило, а рука им помахивала — все как когда-то, если не считать довольно большого числа людей, то ли боящихся, чтобы не увидели, что и они крестятся, то ли просто зевак. Вспомнилось, как я спросил бабусю: «А навiщо з кадила iде дим?» И бабуся ответила: «А дим iде до Бога, а з ним i нашi молитви». Лет пятнадцать я не был в церкви и теперь чувствую, как что-то внутри меня оттаивает, и вспомнились слова отца: «Побываешь в церкви, и на душе станет легче».

При выходе я увидел Кудсярова. Мы улыбнулись друг другу.

— Вы уже ходили к лавре? — спросил Кудсяров.

— Еще не ходил.

— И я не ходил. А вы позавтракали?

— Позавтракал.

— И я позавтракал. Давайте прямо сейчас пойдем к лавре? – Давайте.

Увидев еще издали подорванную и обрушившуюся надвратную церковь, мы от неожиданности остановились. Ошеломленный и растерявшийся, я молчал.

— Знаете, взорванные мосты, исковерканные железнодорожные узлы, разрушенные заводы, — насмотрелся я на них, — как-то еще можно объяснить военной необходимостью, — помолчав, сказал Кудсяров. — И в прошлые войны так делали. А вот политику выжженной земли, — это не тактика, а именно политика, — подряд сожженные дома, школы, больницы, — оправдать невозможно. Ну, а это, — Кудсяров кивнул на поверженную церковь, — это политика, направленная на уничтожение корней национальной культуры. Слава Богу, не удалось.

Но какие утраты! Уйдем, а?

— Мы даже не вошли на территорию лавры. Пойдемте, посмотрим.

Шли недолго и увидели развалины храма, занявшие довольно большую площадь.