Конспект

Рыжая говорила обо мне с такой ненавистью, с какой дочка маминых домовладельцев говорила в суде. Меня поразило, что по ее словам, я прячусь за анкету, а если бы хотел, давно бы сообщил всю правду о своем происхождении. Человек не выбирает родителей, но, подрастая, дает им правильную оценку и делает необходимые выводы. Я родился в семье классовых врагов и вырос таким же, как они, — в этом все сейчас убедились. И еще, оказывается, я отношусь ко всем с презрением и насмешкой. «Я не составлял анкету...», «Это к делу не относится», «Не дождетесь...» – передразнила она меня, добавив: «Какая наглость!» Она еще что-то говорила и закончила так: «Таким, как Горелов, не место в институте и, вообще, в нашем обществе».

Изъян стал горячо меня защищать, ссылаясь на десятилетнее знакомство и ручаясь, что я вполне советский человек. Рыжая и пожилые сбивали его репликами, но Изъян, нагнув голову и ни на кого не глядя, гнул свою линию. «Мы еще разберемся, что ты сам из себя представляешь, защитник классового врага» — перебил его тот, кто спросил меня — отказываюсь ли я от отца и родственников. Изъян поднял голову, огляделся вокруг, как-то криво усмехнулся, сказал: «Да разбирайтесь сколько хотите, мне нечего бояться — у меня совесть чиста» — на этом кончил и сел.

Председатель профкома говорил тягуче и запинаясь. Его трудно было слушать, но слушали. Он сказал, что та характеристика Горелова, которую тут дал «этот студент университета» совершенно не соответствует тому, что Горелов из себя представляет, и при их десятилетнем знакомстве это очень подозрительно и, конечно, надо будет связаться с университетом, чтобы там хорошо разобрались, что из себя представляет «этот дружок Горелова». И, конечно, надо будет сообщить по месту работы отца Горелова: кто может поручиться, что и он не скрывает своего прошлого?

Еще говорили, но я запомнил лишь начало выступления того, кто предложил, чтобы я отказался от отца и родственников. Он говорил об убийстве Кирова и призывал к бдительности. Из соучеников никто не выступил.

Не помню, кто внес предложение: просить директора об исключении меня из института за скрытие социального происхождения и исключить из профсоюза; сообщить по месту работы моего отца о моем исключении и о его прошлом; сообщить в университет о недостойном поведении студента второго курса физико-математического факультета Колосовича.

— Другие предложения есть? Нет. Кто «За»? Опустите. «Против»? Нет. «Воздержался»?

Нет. Принято единогласно.

Я сразу ушел. Несколько человек остались в аудитории, и вместе с ними Изъян.

Сижу за столом на своем месте, напротив сидят Лиза и Галя, в торце — отец. Сережа стоит в дверях своей комнаты, привалившись к раме. Рассказываю о случившемся, стараясь ничего не пропустить — все равно будут спрашивать, но умолчал о том, что мне предлагали от них отречься: даже говорить об этом стыдно. Сначала — молчание, потом заплакала Лиза, да еще в голос — никогда такого не было, за ней — Галя, и тоже в голос. Сережа рывком оторвался от двери.

— Слезами горю не поможешь. — Он подошел ко мне и положил руки мне на плечи. — Только не отчаивайся. Перемелется — мука будет, вспомни ту немецкую пословицу, которой тебя учил Гриша. Деньги потерял — ничего не потерял, друга потерял — много потерял, бодрость потерял — все потерял. Гриша, мы ведь и не такое пережили!

— То — мы, а при чем тут Петя? — Отец встал, молча оделся и ушел. На утро первой мыслью было: лучше бы я не проснулся.

28.

В выходной приехали Майоровы и Клава с Гориком, пришел Михаил Сергеевич. Пришлось заново все рассказывать. Только рассказал — приехал Кучеров, но он уже все знал от отца.

— Не знаешь, кто написал донос? — спросил Горик.

— Дочь хозяев дома, в котором жили Аржанковы.

— Ах, вот оно что! — воскликнула Клава. — Можно представить, как им допекла Ксения. А перед этим успела выложить всю подноготную.

— Да что об этом говорить! — сказал Сережа. — Толку-то от этого? Я вот что думаю: Петя не скрывал своего происхождения — анкета тому доказательство, и надо обжаловать исключение, не теряя времени.

— Ни в коем случае! — возразил Федя. — Сейчас пошли такие дела, что лучше не высовываться, не подставлять себя под удар. Обжалование не только ничего не даст, но может сильно повредить и Пете, и всем вам.

— Так что же делать? — спросила Галя.

— Пережидать, и тихонечко, не привлекая к себе внимания.

— И сколько времени пережидать?

— Ну, Галя, ну, кто это может знать! — с раздражением сказала Нина.

— Но это мучительно, — сказал Горик.

— А что ты можешь предложить? — вздыхая, спросил Федя.

— Не знаю. Но молча мучиться, ничего не делая... Иди к нам в санитары.

— Может быть, и пойду.

— Только не сейчас! — воскликнул Федя. — Ни в коем случае! Можешь напороться на мерзавца, который на тебе карьеру сделает.

— Перестаю понимать, что кругом делается и зачем, — говорит Клава — и какими средствами...

— Не надо, — прерывает ее Сережа. — А то мы так далеко зайдем.

— А то мы вдруг догадаемся, — говорит Горик, — о чем и о ком вы говорите.

Засмеялся даже отец, не сказавший до этого ни слова.