Конспект романа

Мать Льва Викторовича умерла очень рано, воспитанием мальчика занималась ее сестра Мария, микробиолог по специальности, участвовавшая в чумных экспедициях в Монголию и Казахстан, — был в Саратове (да, верно, и поныне есть) такой научно-исследовательский институт “Микроб”, стоявший совсем невдалеке от нашего дома. Я ее помню уже доктором наук, профессором Саратовского университета. В юности Лев Викторович был влюблен в Олю Золотареву, ставшую через многие годы второй моей тещей. Согласно семейным преданиям, она в 41-м отмолила его в “органах”, выдав за своего жениха, — наполовину немец по происхождению, он подлежал высылке. Влюбленность, закончившаяся ничем (Ольга Васильевна вышла за другого), кажется, сохранилась надолго, но в эти материи я вдаваться не стану, чтобы не нагрешить домыслами. Дружба же сохранилась на всю жизнь, что много позже и вышло мне боком. Собственно, и с Ленкой-то меня познакомила его дочь, Вика, первая моя жена, предварив знакомство словами о том, что Ленка — самый плохой человек, какого она, Вика, знает. На фотографии, ныне глядящей на меня из-за стекла книжной полки, две эти девочки сняты бок о бок в сосновом лесу, невдалеке от теперь уже нашей, теперь уже принадлежащей нашим, выросшим на ней, детям, дачи под Гжелью. Ленке на этом снимке лет десять-одиннадцать. Вике, в ту пору ученице все той же саратовской 19-й школы, — тринадцать-четырнадцать. Тогда они еще дружили, наверное. Охлаждение (одностороннее, впрочем) наступило года через три, когда четырнадцатилетняя Ленка, отбиваясь по телефону от более чем взрослых и не очень взрослых поклонников, попутно успевала объяснять гостившей в Москве Вике, что в “Эстетике” Гегеля (которую Ленка, подобно юному Искандеру, обчитывала вокруг стихотворных цитат) сказано вовсе не то, что она, Вика, думает; что “Доктор Фаустус”, опять-таки, написан совсем о другом и что никакого такого сверхъестественного туше у Галины Николаевой, которую Вика слушала на пластинках, а Ленка живьем, нет и никогда не было. Ну и так далее. Сочетание телефонного воркования с изложением крайних мнений, размашистой чувственной жизни этой малолетки с ее, скорее внешним, интеллектуальным превосходством, видимо, и поселило в душе Вики, девушки строгой в том смысле, какой Юрий Олеша вложил в название своего “Строгого юноши”, устойчивое неприятие моей будущей, нынешней и теперь уже вечной, насколько эта самая вечность нам суждена, жены. Думаю, впрочем, что лучшей рекомендации — в смысле возбуждения интереса — Вика мне тогда дать не могла. А за двадцать пять прожитых с Ленкой лет я успел понять, что она — лучший человек, какого я когда-либо знал.

Летом прошлого 1999 года я привез Настасью в Дубну, чтобы показать ей вторую мою духовную родину. Когда мы подходили к забору, из-за которого хорошо видна Лаборатория теоретической физики с летней верандой, на коей я выпил не одну цистерну кофе, из проходной, пробитой во все еще украшенном колючей проволокой монументальном заборе, вышла Вика. “Здравствуй, Вика”, — сказал я. Она не ответила — лишь дернулась и ускорила шаг. “Похоже, она не очень тебя любит”, — заметила Настя, которой я минуты за две до того поведал нашу историю. Что верно, то верно — да и за что ей любить человека, оставившего ее с даже и не годовалой еще дочкой? Впрочем, как любит повторять один близко мне знакомый мудрец, сожалеть надлежит только о несодеянном.

Польша, Россия: Туркельтаубы, Шкотты

Вот тут-то самый роман и начинается.

Нусин Мошелевич Туркельтауб, Ленкин отец, родился в 1915 году в польском городе Любеке в большой еврейской семье. Окончил, репетиторствуя, как Василий Наумович, гимназию, поступил на химический факультет Варшавского университета. Всю свою жизнь он помнил, что когда в университетскую аудиторию входил студент-поляк, евреям надлежало вставать. Когда входил следующий — вставать же. И так далее, сколько бы их ни вошло. Это и, верно, многое иное сделало его человеком левых убеждений, в Польше Пилсудского и его наследователей отнюдь не приветствовавшихся. Нусин Мошелевич едва ли не возглавлял подпольную организацию молодых университетских коммунистов. В двадцать с небольшим он женился на девушке, разделявшей его взгляды, — уже по тому одному они не венчались. Жена знала его лишь по подпольной кличке: “Болек”. Как и он ее: “Дуся”. Денег на учебу не хватало, но Дуся ухитрялась что-то подрабатывать и помогала ему. В 39-м, после очередного раздела Польши, они перебрались во Львов, где Болек продолжил учебу в одном со Станиславом Лемом университете.