Конспираторы

— Не знаю… Минь был такой ранимый… и они любили друг друга.

— Любовь? Ну конечно, вы ведь из Голливуда. Там на любовных историях делают деньги. Вы действительно верите, что у них была любовь, у четырнадцатилетних детей? Мне будет сорок в этом году, и я никогда не был влюблен — даже в мою жену. Вечно работа, перегрузки, бессонница. Любовь — это для животных: если они не пожирают друг друга, то любятся. У людей слишком сложно устроена голова: они любят деньги, власть, войну, секс, алкоголь…

Снова звонит телефон. Ин встает, снимает трубку, отдает короткий приказ и тут же вешает ее. Но не садится в кресло, а принимается расхаживать вокруг Кристофера.

— Однажды я включил телевизор и увидел Аямэй. Девочка, ставшая взрослой женщиной, пробудила во мне безмерную боль. Я расплакался при мысли, что, будь Минь жив, ему уже исполнилось бы двадцать лет. В следующие дни я записывал все выпуски новостей, где говорилось о ее действиях, и по ночам прокручивал пленки. В замедленном режиме высматривал перемены в ней. Я говорил себе, что Миню не понравились бы ее жесткий взгляд и хриплый голос. А потом я принял решение поговорить с ней.

Ин ослабляет узел галстука, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Снимает очки, протирает их платочком и снова водружает на нос.

— Один активист раздобыл мне пропуск, и я смог пройти через кордоны студентов в центр площади Тяньаньмынь. По памятнику Героям свободы струилась вода…

Настойчиво звонит мобильник. Ин смотрит на дисплей, отвечает:

— Я тебе перезвоню. Да… Нет, в восемнадцать тридцать в «Аромате рисовых полей». Когда доедете до перекрестка Дун Дань, сверните на восток. Езжайте по второму кольцу. У «Санлайта» поверните налево, на запад, через пять минут еще раз налево и сворачивайте в переулок, когда увидите красный фонарик на дереве. Все понятно? Руководители приедут в девятнадцать часов. Будь там вовремя. Я на десять минут опоздаю.

Он поворачивается к Кристоферу:

— Так на чем мы остановились? На постаменте стояла времянка, крытая железом, в ней укрывались от дождя лидеры движения. Я увидел Аямэй издалека. Она отвечала по-английски на вопросы иностранных журналистов. Вокруг тысячи голодающих студентов лежали прямо на земле на пластиковых пакетах. И до меня вдруг дошло, как я смешон. Самое время было спрашивать ее, почему Минь выбрал смерть! Так и не сказав ей ни слова, я ушел.

Городской телефон звонит, смолкает, надрывается снова. Ин снимает трубку.

— Как? Уже приехали? Пусть подождут меня. Еще две минуты.

Он опять поворачивается к Кристоферу Лизарду:

— Мне очень жаль, но я вынужден вас оставить. Важная сделка: мы покупаем участок земли рядом с Великой стеной под постройку восьми пятидесятиэтажных башен, самых роскошных в Северном Китае. Это будет комплекс с инфраструктурой: магазины, офисы, жилой массив.

— Спасибо. Ваше свидетельство очень ценно.

— Не стесняйтесь, звоните, если я вам еще понадоблюсь. Поскольку я знал, что вы придете сегодня, то кое-что для вас приготовил.

Он берет со стола кусок картона.

— Возьмите, отдайте этот рисунок Аямэй. Это ее портрет, написанный моим братом.

Акварельными красками изображена молодая девушка, сидящая на пороге. На ней белая рубашка и ярко-красная юбка, босые ноги лениво вытянуты. В руке она держит книгу, но не читает. Ее взгляд устремлен вдаль, где проступают смутные очертания города.

— Вы можете перевернуть рисунок… Видите? Здесь две надписи. Вот это почерк моего брата: «Аямэй не умеет позировать. Все время вертится, — чтобы она сидела на месте, приходится рассказывать ей сказки и петь песни». А в этом углу написала Аямэй: «От нас виден весь Пекин. Улицы словно гигантская паутина. На западе золотые крыши Запретного города, на востоке развалины Дворца вечной весны. Я вижу даже наш лицей и одноклассников, крошечных, как муравьи, на футбольном поле. Минь говорит, что этот мир внизу — открытая книга и, чтобы прочесть ее, надо забраться высоко, к самому небу».

Ин вздыхает:

— Отдайте это Аямэй. Вчерашний Китай умер вместе с Минем. Идемте, я покажу вам Китай сегодняшний.

За оконным стеклом колышется город под белесым задымленным небом. Паутина теперь не та, которую видела Аямэй подростком. Она обрела третье измерение и добралась до неба, цепляясь за башни-небоскребы, протянувшиеся, насколько хватает глаз. Кристофер тщетно ищет в этой безбрежности хоть одно цветное пятнышко. Этот мир соткан из серебристых линий, серых изгибов и миллионов приглушенно-черных пятен.

— Есть у меня одна мысль насчет причин смерти брата, — говорит Ин, будто бы заглядевшись на город. — Почему он отказался от будущего, когда всего-то и надо было немного потерпеть? Он стал бы писателем, или художником, или бизнесменом; женился бы на Аямэй… Минь был слабак. Он не выносил соревнования, потому и покончил с собой. — Ин поворачивается к Кристоферу. — У них родился бы ребенок. Мы бы все вместе встречали Новый год… Ладно… какой смысл жалеть. Минь выбрал удел дезертира, а я — образцового солдата. Я сражался до конца — против конкурентов, против биржевых крахов и политических кризисов.