Конспирология

С другой стороны, за англофилией черносотенцев стоят очень глубокие тенденции, имеющие отношение к самой сути романовского послепетровского периода российской истории. Сама система государственного устройства России была скопирована Петром I именно с Англии, и отталкиваясь от этого образца, он отменил Патриаршество, ввел порядок управление Священным Синодом светским лицом, пытался полностью уничтожить монашество, активно преследовал старообрядцев, искоренял национальное в русских традициях и быту. Петр был не просто западником, но атлантистом и англофилом в той степени, в которой это вообще было возможно в России, и именно в этом ключе следует понимать его перенос столицы в заново построенный, искусственный, по англо-саксонскому образцу выстроенный портовый город, лежащий на крайнем западе России. Петр мыслил Россию “второй Англией” и стремился превратить ее в “морскую державу”. Конечно, эта идея с геополитической точки зрения настолько абсурдна, что не выдерживает никакой критики, так как при всем желании осевые земли Heartland’а, “географической оси истории”, не способны повторить путь атлантистского западного острова. Поэтому постепенно атлантистский радикализм Петра ослаб и в период его собственного правления, а при последующих Романовых вообще мало-помалу сошел на нет при том, что западнический настрой и калькированная с Англии социально-религиозная модель сохранились. Этот настрой, наследие петровского атлантизма, жили как в консервативном, так и в либеральном секторах, вдохновляли реформаторов и консерваторов. И в рамках того же русского масонства эти тенденции фигурировали во впечатляющем объеме, доминируя в шведском обряде, а позже в ориентации на французские либеральные ложи. После запрета лож в 1822 году эти тенденции существовали в менее формализованном виде, но духовная преемственность сохранялась. И скорее всего само появление первых черносотенных организаций явилось структурным оформлением некоторого крайне консервативного, но при этом “холодного”, “кадрового” лагеря в русской политике, ориентированного атлантистски. Таким образом, таллассократ и масон Беклимишев сходился по ту сторону очевидности с антимасонским черносотенным движением, а промежуточным звеном мог быть “старый двор” через посредство близкого к Беклемишеву великого князя Александра Михайловича Романова, поощряемого императрицей-матерью.

Показательно, что черносотенцы были ярыми ненавистниками Японии и всячески разжигали воинственные настроения во время русско-японской войны. Поражение же России они приписывали внутреннему предательству и деятельности “жидо-масонов” в правительстве.

Складывается крайне необычная картина: черносотенцы, выступающие как последовательные русские патриоты, неизменно проводят линию, противоположную евразийскому проекту, который заключается (напомним) в создании союзнической оси «Берлин-Москва-Токио» и в противостоянии англо-саксонской атлантистской политике Англии и Франции. В “жидо-масонстве” они обвиняют только германо- и японо-фильскую группировки, а также представителей “горячей масонерии”. При этом “холодное” масонство ими либо игнорируется, либо допускается, и в этом смысле нельзя исключить, что процитированный нами документ призрачной ложи “Мезори” имел под собой больше реальности, чем это принято считать. (Например, в «жидо-масонстве» черносотенцы обвиняли последовательного евразийца графа Сергея Витте, поддерживая, напротив, атлантиста и либерала Петра Столыпина.) Конспирологическая картина снова усложняется. Вместо привычного деления предреволюционного российского общества на либералов, революционеров и прогрессистов (собирательно, “жидомасонов”) на одном полюсе, и консерваторов, архаиков, противников любых преобразовний (собирательно, “черносотенцев”) на другом, мы получаем четверичную модель: и “жидо-масоны” и “черносотенцы” делятся, в свою очередь, на атлантистов и евразийцев. Среди “жидомасонов” евразийцами являются представители “горячей масонерии”, мистики, иррационалисты, духовидцы, мартинисты, а атлантистами — либералы, сторонники “просвещенного прогрессизма”, а также афилиаты Великого Востока, из которых состояло почти все Временное Правительство, реформаторское, либеральное, умеренное, германофобское, англофильское (Керенский, Чхеидзе, Магидов и др.). Среди “черносотенцев” атлантистами являлось большинство руководства, а евразийцами — часть атипичных консерваторов, вроде генерала Краснова, убежденных сторонников союза с Германией. Можно сказать, что мерилом геополитической ориентации было отношение к императрице Александре Федоровне. Те, кто относились к ней лояльно и преданно, чаще всего были консерваторами евразийского толка; те же, кто ориентировались на “старый двор” — атлантистами.

Особенно ярко это проявилось в период Распутина. Этот экстравагантный хлыстовский харизматик представлял собой классического евразийца не по формальным, но по органическим, нутряным признакам. Более того, он был ключевой фигурой всего евразийского лобби предреволюционного периода.