Констанс, или Одинокие Пути

Мужчины поднялись, чтобы продолжить игру, а Констанс вернулась к своим стенограммам, делая наброски карандашом, чтобы потом перепечатать их на машинке. Тоби очень удачно начал игру.

— Вы неплохо защищаете евреев, Сатклифф, а вот меня раздражает их поведение. Последние сведения просто поразительны. Они не только доносили друг на друга в Париже, но даже записались в милицию. Как будто им недостаточно быть более трудолюбивыми и самодовольными, чем все остальные.

— Что бы ни говорили о евреях, — вмешалась Констанс, — лично мне было достаточно посмотреть на эти переполненные поезда и послушать хихиканье Смиргела.

— С точки зрения историка, — отозвался Тоби, — если бы это не было столь трагично, то было бы смешно. Вам понятно, чего хотят немцы? Они хотя быть Избранным Народом — они сами заявили об этом. Вот им и надо избавиться от евреев, чтобы самим занять их место. Совершенно невероятно — если бы я сам об этом не знал, то никому бы не поверил. Избранная раса! Чья кровь гуще? Если уж на то пошло, в крови какого агнца они омыты? А все презренный Лютер виноват! Совсем как дети — выхватывают друг у друга разноцветные шарики. Но скатиться до полного уничтожения евреев — надо быть по-настоящему метафизической нацией, чтобы придумать такое!

— Аффад считает, что под этим есть метафизическое основание: это непроизвольная органическая реакция — наподобие отказа желудка принимать некачественную пищу — против иудео-христианства в том виде, в каким оно представлено современной философией, а в ней, насколько вам известно, господствуют блестящие еврейские мыслители.

— Пожалуйста, поподробнее, — попросил Тоби, делая неудачный удар, означавший проигранную партию. — Проклятье!

— Триада великих евреев, которые определяют направление мысли, — Маркс, Фрейд, Эйнштейн. Великие авантюристы — каждый в своей области. Маркс приравнял счастье человека к владению деньгами. Фрейд обнаружил, что понятие ценности произошло от фекалий, и благодаря ему любовь стала называться инвестицией. Эйнштейн, как самый главный приспешник Люцифера, освободил силы, спавшие в материи, чтобы создать игрушку, которая…

— О господи, — в раздражении воскликнула Констанс, — только не говорите, что вам нет дела до нацизма! Я ведь только что приехала из страны, которая не может ни на что решиться. Очень многим французам как будто нет дела до «очищения», которое Лаваль называет «профилактическим», вот так.

— Не думаю, чтобы русские были лучше, — заявил Сатклифф. — У нас есть выбор, но все варианты довольно отвратительны — мир как один кибуц с обязательным психоанализом, который будет длиться всю жизнь и заменит католичество… а потом атомистическая[199] роботизация, так я понимаю. Я сразу начинаю чувствовать себя старомодным; не знаю, что сказать.

— Honi soit qui Malebranche,[200] — произнес Тоби.

— Отлично, что вы такой благонамеренный, однако все началось с французов, ведь Республика не нуждалась в savants.[201] И евреям нравится мазила Давид, который председательствовал в комитетах, чтобы отрубить голову Андре де Шенье. Повозка с осужденными и приговоренными к гильотине переполнилась, и теперь весь мир — сплошь осужденные на казнь. Подумать только, что первая статуя была воздвигнута революционерами в честь Богини Разума!

— Все эти революционные веянья и поныне актуальны; обычно я ждал ее около укрытого плющом здания на бульваре Распай, которое частично занимает университет, и там я учил ее есть палочками. Такого больше никогда не было. У нас были мокрые лица от мелкого дождичка, и мы буквально клеили наши поцелуи, как марки, на губы друг другу. А над нами, на стене, были написаны, нет, навсегда выбиты роковые слова: "Université. Evolution des étres Organisés. Ville de Paris".[202] Все равно что «Оставь надежду, всяк сюда входящий»,[203] хотя тогда мы еще ничего этого не знали… а теперь Шварц держит ее в темноте, вроде бы полезной для нее. По крайней мере, так вы говорите.

— Не понимаю, — сказала Констанс.

— Подождите, вот Обри приедет, он расскажет вам о Гитлере и его идеях.

— Вы в первый раз с ним встретитесь? Да?

Сатклифф как-то странно на нее посмотрел, но ничего не сказал. В этот момент знакомый голос произнес:

— Они прилетают из Каира в понедельник.

Аффад стоял у двери и протирал очки носовым платком. У Констанс вдруг сжалось сердце, и это удивило ее: оказывается, она до сих пор не знала, как вести себя с ним в присутствии других людей. А он тем временем легким шагом пересек залу, обойдя игроков, поцеловал ее и уселся рядом, обняв за плечи.