Констанс, или Одинокие Пути

По дороге они шагали в мрачном молчании и скоро прибыли к месту трагедии. Фургон торчал из ямы, рядом лежала мертвая лошадь, вытекший мед смешался с кровью. Сам пчеловод лежал немного впереди — он упал с раскинутыми руками, словно пытался защитить свою лошадь, все объяснить, упросить. Его тело как будто дымилось, но это был всего лишь ковер из сонных пчел; они укрыли окровавленного хозяина, у которого были разорваны рубашка и шарф; время от времени пчелы шевелились, придавая мертвому телу видимость жизни. Автоматная очередь несколько раз прошлась по фургону, изрешетив ульи. Пули рассекли свою цель на несколько кусков. Дровосек был прав, старые мешки, в которые собирали оливки, оказались весьма кстати. В них они положили рассеченное тело пчеловода и голову лошади и понесли в лес, туда, где можно было вырыть глубокую могилу. Фургон вытащили из ямы и спрятали в кустах, куда отнесли и туловище лошади. Пчелы не кусались, они продолжали дремать в кровавом меду, словно были в шоке. Нигде не было видно следов мальчика, сына Людовика, которым он так гордился. Может быть, это и хорошо? Да, наверно, он успел сбежать. Когда такое творится, дети всегда прячутся. Только таким образом история может себя увековечить.

Предстояло основательно потрудиться. Земля в этой части леса была не особенно мягкой. Однако жена Блэза догадалась прихватить с собой хлеб с сыром, пару сигарет и маленькую бутылку огненной marc.[245] Мужчины, закатав рукава, разметили могилу. Но прежде чем они начали копать, жена Блэза обняла его и решительно поцеловала в губы — этого она никогда не делала.

Методично, неторопливо они проработали чуть не до самого утра, и все это время слева слышались взрывы и небо становилось белым, когда бомбардировщики подлетали с шипением, похожие на громадные веялки, освобождающиеся от груза.

Кризис зрел, как отвратительный нарыв. Однажды утром Журден проснулся и обнаружил, что в кухне никого нет, более того, нет и еды для больных. Положение было критическое, следовало что-то делать, но что? Телефон не работал. К кому обратиться? Чтобы успокоиться, он посидел немного, скрестив ноги, перед большим зеркалом, сделал несколько упражнений из йоги, стараясь правильно дышать. Потом он долго и неспешно принимал душ и мыл голову, чтобы как следует насладиться, возможно, последней горячей водой. Надел блейзер своего колледжа, темную рубашку и галстук колледжа. Рядом с кроватью лежали гранки его новой книги о шизофрении, и он остановил на них сразу потеплевший взгляд. Потребовались годы, чтобы сформулировать разрозненные наблюдения над его «паствой» и выстроить из них теорию. Шепотом он придирчиво прочитал один параграф, хмурясь, но не без удовольствия: «Таким образом, я утверждаю, что состояние шизофрении не связано с умственной неполноценностью, но является состоянием человека, живущего по другим законам. Когда вы кричите мухе «прочь!», то вряд ли уверены в ее знании французского языка. И если она все же улетает, разве можно предположить, что она поняла вас? Для шизофреника…»

Журден сидел на кровати и с горечью размышлял о своем положении; он тут, в клинике, совсем один, у него на попечении сто пятьдесят пациентов, которых надо кормить и мыть — и нет никого, чтобы помочь ему совершить это чудо, более того, нет ни крошки еды в кухне.

— Merde! — воскликнул он мгновением позже, утешая себя криком разгневанной души Камбронна.[246] — Triple merde!

Однако ему было ясно, что этим он многого не добьется. И тут он услыхал шаги в коридоре, а еще звуки шпионского аппарата, напоминавшие жужжание насекомых. Главный генератор работал, но долго ли еще? Вскоре и он затихнет — остается не больше трех часов! Тогда и шпионского аппарата не будет слышно. Журден с мрачным видом прислушался. Потом достал из укромного места последнюю бутылку виски, взял два чистых стакана в ванной комнате и отправился к Смиргелу.