Константин Леонтьев

В XX веке о «грядущем хаме» напишет Д. С. Мережковский, об «одномерном человеке» расскажет Г. Маркузе, о «человеке массы» заговорит X. Ортега-и-Гассет… Во времена Леонтьева про «массовидного» человека еще не писали. Да, ругали «буржуа». Да, был Герцен с его письмами о торжествующем на Западе мещанстве. Но говорить о появлении человека толпы как о закономерномитоге существующей тенденции развития западных обществ еще не начали. Леонтьев опять опередил время: один из современных исследователей назвал его «преждевременным мыслителем» вполне обоснованно [722]. В 1910 году И. Фудель писал: «Удивительно, как точно оправдываются все предвидения К. Леонтьева… Торжество „хама“ во всех областях жизни такое полное, стремление к демократизации у всех такое бессознательно-бешеное, а самое „уравнение“ и „всеобщее смешение“ идут такими гигантскими шагами, что, если бы теперь К. Леонтьев встал из гроба, он ничего не сказал бы, а только махнул бы рукой и опять лег в могилу» [723].

Константин Николаевич, получивший естественно-научное образование, к концу жизни стал видеть в рационализме науки опасность, ведь союз научного рационализма «с рационализмом капитала» порождает технический прогресс со всеми его проблемами. При бесконтрольном увлечении «оргией изобретений» в один прекрасный день люди сделают такую исполинскую физическую ошибку, что и «воздух как свиток совьется» и «сами они начнут гибнуть тысячами», — предупреждал Леонтьев.

Перед техническим прогрессом одинаково равны «царь и нищий, богатый и убогий», и при таком положении дел любая иерархия становится бессмысленной и разрушается: «Машины, пар, электричество и т. п., во-первых, усиливают и ускоряют… смешение<…> и дальнейшее распространение их приведет неминуемо к насильственным кровавым переворотам; вероятно, даже к непредвиденным физическим катастрофам; во-вторых, все эти изобретения выгодны только для того класса средних людей, которые суть главное орудие смешения, и представители его, и продукт» [724]. Рассуждая о негативных последствиях технического прогресса, Леонтьев заметил то, о чем другие заговорили только лет сто спустя, — неизбежное размывание социальной иерархии, стирание различий.

Конечно, главным вопросом для Леонтьева оставался вопрос о судьбе России. Есть ли у нее шанс не попасть в котел европейского смесительного упрощения? Признав, что в будущем неизбежным станет столкновение «мещанства» и «голода», он начал задумываться над возможностью «оседлать» социалистическое движение, использовать его для предотвращения «расползания» обществ в их вторичном упрощении. Избежать пугачевщины и анархии можно будет, придав социалистическому движению государственные формы. У него даже появились мечты о социалистической монархии— как чисто российском, своеобразном пути в истории.

Леонтьев видел два пути развития социалистических идей: один вел к уравнительности, к однородному обществу всеобщего смешения. Другой — когда социализм станет «феодализмом будущего», «хроническим деспотизмом», вырастающим из неотчуждаемости собственности, из ограничения экономических свобод. Если либерализм, по мнению Леонтьева, — всегда разрушение, то социализм может стать как разрушением, так и созиданием, он может дать надежду на новое неравенство, на новую разнородность,на развитие.Социализм может стать противоядием либеральной заразе, если он будет проинтерпретирован не в европейской уравнительной парадигме, если «славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение… и с благословления Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной», — писал Леонтьев.

А в одном из писем Губастову Константин Николаевич рассуждал, что социализм проходит период мучеников и первых общин (как когда-то раннее христианство), что для него найдется еще свой святой Константин [725], причем провидчески писал, что этого «экономического, венчанного Константина» будут звать Александр, Николай, Георгий, но ни в коем случае не Вильгельм, Лудовик, Георг или Джемс. Леонтьев был уверен, что крайняя революциясо временем станет крайним охранениеми пустит корни именно на русскойпочве (и он оказался прав!). Если же Россия не устоит в противодействии европейскому смешению (с помощью «государственного исполина Китая» или «глубоко-мистического чудища Индии»? [726]или с помощью социализма?), то именно она, по мысли Константина Николаевича, и окончит историю, погубив человечество — «ибо ни новых диких племен, ни старых уснувших культурных миров тогда уже на земле не будет» [727].