Константин Леонтьев

Однако несмотря на это, Леонтьев, начавший иногда бывать в доме Каткова, смотрел на него с невольным сожалением: у бедногоКаткова отобрали университетскую кафедру, он редактирует бесцветную газету, жена его худа, с большим носом, квартира имеет вид труженический, а халат хозяин носит самый обыкновенный. Михаил Никифорович, по мнению Леонтьева, был уже немолод (ему на тот момент исполнилось 36 лет), жена его выглядела гораздо хуже душистой и страстной Зинаиды, и Леонтьев не только не ощущал себя зависимым от редактора безвестным молодым автором, наоборот, чувствовал свое превосходство, которое соседствовало в его душе с ноткой жалости к увядающемуКаткову…

Жизнь всё расставила иначе: слава Каткова как публициста была еще впереди, издаваемые им «Московские ведомости» спустя десять лет стали одной из самых влиятельных и тиражных российских газет; сам же Леонтьев в литературе долгие годы был зависим от Михаила Никифоровича. Эстетическая оценка Константина тут дала сбой. Но, к его чести, он и сам признал это в воспоминаниях, приводя слова английского консула в Турции о том, что «в России два императора — Александр II и мосье Катков». Впрочем, Катков на пике своей известности и вовсе перестал ему нравиться.

Леонтьев был молод, красив, талантлив, любим, принят в литературных салонах, знаком со знаменитостями… Голова его не могла не закружиться! «Все продолжали меня хвалить и ободрять», — вспоминал он позднее. И еще: «Смолоду я даже жалел беспрестанно то Каткова, то Кудрявцева, то мад. Сальяс, то, пожалуй, и самого Грановского изредка, соболезновал, думая, как им должно быть жалко и больно, что они не я, что они не красивый и холостой юноша Леонтьев, доктор и поэт с таким необозримым будущим, с такой способностью внушать к себе любовь и дружбу и т. д.» [62].

Показателен случай, произошедший в салоне Евгении Тур. Тургенев, которого посещали в то время печальные мысли о конце литературной карьеры, полулежа на диване («в темно-зеленом бархатном сюртуке», — как вспоминал Леонтьев, оставаясь верным своему эстетическому восприятию действительности), рассуждал о судьбе писателя:

— Главное дело для писателя — умение вовремя слезть из седла. Садиться в седло ему страшно, он не умеет. Потом он научается управлять конем и собой, ему становится легко. Но приходит время даже более трудное, чем начинать: как понять, что пора уйти со сцены с достоинством?

Любопытно, что Иван Сергеевич думал о завершении своей писательской карьеры до того, как были опубликованы его главные романы — «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Отцы и дети» (1862). Не были еще напечатаны и его знаменитые повести «Ася», «Вешние воды»… До окончания творческого пути было так далеко! Но Тургенев, рассуждая о поисках нового словав русской литературе, самокритично заметил:

— Ни от меня, ни от Гончарова, ни от Писемского нового слова уж не дождетесь… Его могут сказать лишь двое молодых людей, от которых много надо ожидать: Лев Толстой и вот этот. — Тургенев указал на Леонтьева.

«Я даже не покраснел и принял это лишь как должное» [63], — вспоминал Леонтьев. Тургенев — тонкий ценитель и знаток литературы, через его руки прошли произведения многих авторов, и факт, что он выделил именно эти два имени, ясно говорит: он почувствовал в молодых писателях несомненный и большой дар. Лев Толстой тогда только начинал, опубликовав рассказ «Набег» и первую часть своей трилогии «Детство». Тем не менее его манера писать сразу обратила на себя внимание Ивана Сергеевича. Видимо, он чувствовал не менее сильное дарование и в Леонтьеве. В начале литературного пути Леонтьев подавал большие надежды, многие — не только Тургенев! — прочили ему известность.

Даже деньги, от отсутствия которых Константин так страдал в первое время в Москве, перестали быть жгучей проблемой. Леонтьев вспоминал, как Тургенев, уговаривая его не торопиться с печатанием неотделанных вещей, предложил ему 175 рублей взаймы на неопределенный срок. «Краевскому я написал только два слова, и он выслал мне 50 рублей, — рассказывал Леонтьев. — Потом мне для одной простенькой любовницы занадобилось еще, — я поехал на три дня в Петербург, и он, ни слова не говоря, дал еще 150 рублей» [64]. Действительно, в феврале 1853 года Леонтьев побывал в Петербурге — он привез Краевскому три отрывка из «Лета на хуторе» и получил аванс за эту повесть. Все были уверены в будущем успехе молодого дарования, в том, что деньги он скоро заработает публикацией новых произведений.