Константин Леонтьев

Неудивительно, что портрет Марии Федоровны висел в кабинете матери Леонтьева, причем не в ряд с остальными портретами, а выше, на почетном месте. Леонтьев писал позднее: «Я не стану выдумывать и уверять, что я часто размышлял о царской фамилии и любил ее членов вполне сознательно и в те ранние годы мои… но могу сказать, что монархическим духом веяло… в Кудиновском доме, и чрезвычайно сильная моя любовь к моей в высшей степени изящной и благородной, хотя вовсе не ласковой и не нежной, а, напротив того, суровой и сердитой матери, делала для меня священными тех людей и те предметы, которые любила и чтила она»[8].

В Кудинове у Феодосии Петровны был свой кабинет — «Эрмитаж», самая изящная и щеголеватая комната в небогатом доме. «…Эта комната казалась мне лучше всех; в ней было нечто таинственное и малодоступное и для прислуги, и для посторонних, и даже для своей семьи»[9], — вспоминал Леонтьев, описывая этот часто запертый на ключ кабинет. Окна в сад, обтянутые материей стены, цветы в вазах, граненый графинчик с духами, полосатый трехцветный диван в нише, книги… На стенах кабинета портреты — дети, государыня и еще три посторонних человека, которых Феодосия Петровна считала самыми близкими своими друзьями и благодетелями.

На одном портрете был изображен молодой генерал «в латах, орденах» — Иван Сергеевич Леонтьев, двоюродный брат изгнанного во флигель мужа. Он умер 45-летним мужчиной в расцвете сил еще до рождения Константина, но тот с уважением относился к его памяти, помня рассказы Феодосии Петровны о том, как блестящий родственник не раз помогал их семье. Судя по всему, Иван Сергеевич восхищался красотой и умом Фанни, считая, что кузену незаслуженно повезло с женой. В кудиновском доме стояла подаренная им полупрозрачная белая ваза, которая озаряла комнату таинственным романтическим светом, когда внутрь ее опускалась горящая свеча и на вазе заметной становилась надпись: Ellenes’eteindraqu’aveclavie[10].

На втором портрете (превосходной копии с акварели Э. П. Гау) была изображена пожилая дама в белом чепце с розовыми лентами — Анна Михайловна Хитрово. Фанни изредка удавалось выбраться из дома, чтобы повидать благодетельницу своей быстро пролетевшей юности. Добрая, разговорчивая, наделавшая огромное количество долгов светская дама была той ниточкой, что связывала Феодосию Петровну с былым миром. Со временем, в воспоминаниях, этот мир стал представляться ей блистательным, и тем дороже были те, кто по-прежнему жил в нем. Отдав свою дочь Александру обучаться в Екатерининский институт, Феодосия Петровна приезжала в Петербург, чтобы навестить ее и вдохнуть воздух своей молодости…

А на третьем акварельном портрете кисти известного художника был изображен один из соседей — Василий Дмитриевич Дурново. Цветущий мужчина тридцати с небольшим лет в модном светло-коричневом сюртуке, золотых очках, слегка вьющиеся на висках волосы, тонкое красивое лицо с нежным румянцем. В 1883 году Константин Леонтьев, размышляя о своей судьбе, напишет: «Отец мой (Василий Дмитриевич Дурново) умер в 1833 году. — Я его, конечно, не помню»[11].

Константин Леонтьев не любил своего «официального» отца. На фоне благородной и изящной матери непомерно толстый, обрюзгший и ничем не примечательный отец не соответствовал его эстетическому чувству. В своих воспоминаниях он отзывался о Николае Борисовиче не слишком почтительно: «…отец мой был из числа тех легкомысленных и ни к чему не внимательных русских людей… которые и не отвергают ни [12] чего, и не держатся ничего строго… Отец был и не умен, и не серьезен»[12]. Разумеется, такое мнение о Николае Борисовиче отчасти отражало отношение Феодосии Петровны к мужу. В записках, которые постаревшая женщина оставила после себя, есть повторяющийся мотив: «Девицы! Когда вы возьметесь за ум?.. — то есть не будете выходить замуж!»[13] Для умной, независимой, обладавшей сильным характером Феодосии Петровны замужество и даже материнство стали не радостью, а долгом, в том числе из-за того, что она не уважала своего мужа.