Константин Павлович

«Из младшего в семействе я сделался силою обстоятельств, так сказать, его ветераном, — писал Константин в письме Лагарпу 31 декабря 1828 года. — Я приближаюсь к пятидесятилетию, а это приводит к размышлению, особенно в наш век, столь обильный событиями всякого рода. Проведши 34 года на действительной службе, из коих имел счастие посвятить 25 лет на службу любимейшему, почтеннейшему и снисходительнейшему из государей, можно сказать себе, что исполнил свое поприще без стыда и что пора удалиться. Время иллюзий прошло, то время, где всё кажется прекрасным; пора очистить место другим. Утешения и воспоминания о прошедшем остаются, и говоришь себе, что если не делал лучше, то не делал и хуже других. Вы бы не узнали меня по этим философским строкам, любезный и почтенный наставник, но они внушены опытом. Не подумайте, впрочем, чтобы я начертал их в минуту дурного расположения духа; напротив, я не могу нахвалиться всем вниманием и предупредительностью моего семейства или остатков его и всей публики, но 50 лет жизни и 34 года деятельной службы чувствительны и тяготеют. Бывши в Петербурге, чтобы отдать последний долг бренным останкам матушки, я довольно серьезно занемог, так что доктор хмурился в продолжение 48 часов, но благодаря Богу, попечениям моего доктора и 38-летнего друга Линдстрема и благодаря всеобщему участию, выразившемуся во всех слоях общества, я поправился через неделю. Государь, государыня и мой добрый и милый Михаил оказали мне особенное участие, которого я ввек не забуду. Теперь я возвратился к жене и мирно ожидаю событий и что захотят из меня сделать. Я счастлив у себя и главным двигателем к тому моя жена. Я уверен, что, если бы вы ее знали, она бы заслужила ваше одобрение»^{507}.

Здесь всё — и печаль утраты, и усталость от продолжительной службы и прожитых лет, очевидно особенно усилившаяся после свидания с нелюбимой столицей, и поставленный отдельно от государя и государыни «добрый и милый» великий князь Михаил Павлович, с которым у Константина были особенно теплые отношения, и значимое упоминание о сочувствии ему во время болезни «во всех слоях общества», наконец, процеженное сквозь зубы «что захотят из меня сделать» — хотя, очевидно, никто ничего делать из цесаревича не собирался. Наконец, единственное утешение и источник счастья — любимая супруга, княгиня Лович. Исчерпывающая картина настроений Константина Павловича, справедливая не только для 1828-го, но и для 1829-го, и для 1830 годов, когда наш герой постоянно казался недоволен, обижен, уязвлен и, по тонкому замечанию Карновича, «напустил на себя старость»^{508}.

Слух

Императрица Мария Федоровна «унесла с собой согласие царской фамилии, что Константин Павлович повиновался государю только из уважения к ней, что он теперь совершенно отстанет от императорского дома»^{509}.

КОРОНАЦИЯ В ВАРШАВЕ

В августе 1829 года, после вступления армии Дибича в Адрианополь, разговоры о Константине Павловиче в русском обществе вновь ожили — путь к Константинополю был открыт, самые смелые мечтатели опять готовы были возвести несостоявшегося российского императора на византийский престол. Они не учитывали того, что русская армия была истощена до предела, десятки тысяч больных страшно ослабляли ее силы, к тому же приближалась осень, время грязи по колено и разбитых дорог. Самое лучшее, что можно было теперь сделать, — немедленно подписать с турками мир. И 2 (14) сентября 1829 года в Адрианополе во дворце Эски-Сарай мир был заключен. Те, кто помнил еще екатерининские замыслы, ворчали; сквозь восхищение великодушием Николая, не взявшего Стамбул штурмом, у иных патриотов проглядывала досада. Константин Павлович патриотических восторгов, вызванных победами русской армии над турками, не разделял^{510}.

Еще в июле 1826 года скончался наместник в Царстве Польском Иосиф Зайончек, в политическом смысле, как мы помним, фигура марионеточная. Константин предлагал императору несколько кандидатур на освободившееся место — безрезультатно. Это естественным образом привело к тому, что теперь цесаревич единолично управлял Царством Польским уже без оговорок.